Сам город практически не заметил их исчезновения. У Ростова были дела поважнее, чем Гражданская война. Ростов был залит светом и брызгами шампанского. В синематографах под бодрое бренчание таперов крутили снятые «под романсы» фильмы «Гайда, тройка», «Ямщик, не гони лошадей», «Молчи, грусть, молчи», «Ты сидишь у камина», где блистали старорежимные кинозвезды Вера Холодная, Иван Мозжухин, Наталья Лисенко, Вера Карали, Зоя Барацевич, Владимир Максимов.
Николай Львов вспоминал: «Ростов продолжал жить шумной жизнью богатого торгового города. Конторы, банки, склады, магазины — нажива и спекуляция (спекуляцией занимались все). В клубах, в игорных домах азартная игра на многие сотни тысяч. Сорились бешеные деньги. В роскошных залах гостиниц, в ресторанах кутящие компании, разряженные женщины. Увеселения как всегда. Кинематограф, театры, концерты, ночные притоны».
Обыватели еще не понимали, что за новая власть грядет на ростовские холмы. О весьма слабых здесь большевиках они имели смутное представление, поэтому больше смотрели на них с любопытством, чем со страхом. «Красное колесо» только накатывалось на Ростов. В последующие несколько дней город погрузился в массовые облавы и отстрелы оставшихся и непри-соединившихся к Добрармии офицеров, чью судьбу так точно предсказал покойный полковник Чернецов.
В 1932 году английский военный корреспондент Джон Эрнест Ходжсон писал: «Будущие поколения, вне всякого сомнения, оценят создание Добровольческой армии как один из наиболее высоких военных подвигов…»
Дошли до станицы Александровская. Навстречу вышли казачьи патрули, подали бумагу от станичного атамана с просьбой побыстрее убираться. Не хотят ссориться с большевиками. Плюнули, пошли дальше. Под Аксайской соединились с основными силами генерала Черепова. К Корнилову галопом прискакал квартирьер из станицы, доложил, что казаки объявили нейтралитет и не желают пускать добровольцев.
Командующий вышел из себя. Обратился к Романовскому: «Иван Павлович! Поезжайте, поговорите с этими дураками».
Поехали на санях Романовский с дипломатичным Деникиным. Богаевский не рискнул. Полтора часа уговаривали станичников взять себя в руки и не позориться перед красными. Дипломатия закончилась, когда уставший ординарец главкома отозвал в сторону самого крикливого из них и предупредил: «Вы решайте поскорее, а то сейчас подойдет Корнилов — он шутить не любить: вас повесит, а станицу спалит».
Сошлись на том, что ночлег предоставят, но при непременном условии уйти наутро и ни в коем случае не принимать боя у станицы.
Ночью из Аксайской кто-то обстреливал добровольческие посты. Начальнику караула надоел этот фейерверк, он пообещал станичному атаману (по оценке Деникина, «растерянному и робкому человеку») вызвать артиллерию и «смести станицу». Шутка такая, у добровольцев было всего-то 600–700 снарядов на армию. Да и находились они в основном неразгруженными на станции Аксай. Однако выстрелы прекратились.
На следующий день в хуторе Мишкине добровольческих квартирьеров встретила делегация новочеркасских казаков и просила не входить в город, иначе им окажут вооруженное сопротивление. Кто посылал эту делегацию, непонятно.
Добрармия по льду переправилась через Дон и потянулась на Ольгинскую, где был намечен пункт сбора с эвакуированными из Новочеркасска казаками. Занимавший ее 112-й Уральский пехотный полк в полном составе сбежал из станицы в Ставрополь, не желая испытывать судьбу в боях с озлобленными «кадетами». Там добровольцы и остались на ближайшие четыре дня.
В столице донского казачества продолжали бушевать страсти. Правительство раскололось — либо хлебом-солью встречать красных и договариваться с ними, либо уходить в Задонье и ждать, когда «одумаются» казаки и возьмутся за оружие, либо идти вверх по Дону, где еще сильно влияние атамана. Каждый из этих вариантов был плох, но речи о защите столицы уже не шло.
Представители Новочеркасского городского самоуправления (левого толка) отправились к красным на станцию Каменоломни и сообщили, что «кадеты ушли», прося не обстреливать город из артиллерии. Красные и не планировали. Для наступающего Саблина ПОЛИТИЧЕСКИ важно было, чтобы Новочеркасск брали не красные шахтеры, а «красные казаки» Голубова. Поэтому он лишь изредка гонял из Каменоломней на Персиановку бронепоезд «Смерть капиталу», откуда его орудия могли угрожать городу.
Партизаны-чернецовцы, отряды генерал-майоров Федора Абрамова (по 1-му разряду окончил Академию Генерального штаба на год раньше Деникина) и Константина Мамантова (часто его фамилию неправильно пишут «Мамонтов») еще какое-то время держались под Персиановкой. Однако 10 февраля при угрозе окружения чернецовцы погрузились на поезд, доехали до Аксая, где из-за невозможности сдерживать напор Сиверса со стороны Ростова перешли Дон и отправились в Ольгинскую.
Круг постановил собрать 300 повозок, чтобы вывезти все ценное (в том числе и золотой запас) из Новочеркасска для начала просто в Ольгинскую, а там уже решать. Походный атаман Попов настаивал на скорейшей эвакуации, ибо Голубов уже заходил в тыл казачьей столице.
Однако сам войсковой атаман Назаров явно стремился в мученики. Он стоял на мнении, что Круг должен остаться в Новочеркасске и вести «дипломатическую борьбу». Как заявил он генералу Лукомскому, «большевики не посмеют тронуть выборного атамана и Войсковой Круг, что, по его сведениям, первыми войдут в Новочеркасск присоединившиеся к большевикам донские казаки под началом Голубова… Голубов его не тронет». Назаров как-то спас Голубова от тюрьмы и надеялся на ответный жест со стороны войскового старшины.
У генерала Попова было другое мнение, в большевиках он не сомневался. Группа офицеров даже предлагала ему увезти Назарова силой, но у взрослых дядей свои игры. Бессильный Назаров пригласил на Круг «для отчета» всесильного к тому времени Голубова. В Новочеркасск уже входили 10-й и 27-й полки Голубова с целью «взять город под охрану».
12 февраля Попов начал отвод войск из Новочеркасска на Ольгинскую. Ушли 1727 бойцов (1110 пехоты, 617 — конницы при 5 орудиях и 39 пулеметах) и 251 нестроевой (штабные, госпиталь, общественные деятели).
В суматохе не успели погрузить золото. Генерал Исаак Быкадоров потом объяснял это тем, что «золотой запас был государственным достоянием, а не донским, что с вывозом его в донской отряд, отступавший в степи, терялась бы моральная ценность самого похода, а сверх того, наличие в отряде золота составляло бы приманку и вызывало бы у большевиков настойчивость и энергию в преследовании».
