Поезд еще только подходил к Ярославскому вокзалу, а Акита уже заметил на платформе высокую фигуру своего друга. "Эро-сан!" – крикнул он. Ерошенко вздрогнул. Через минуту он оказался в объятьях друга.
– Здравствуй, малыш! Все-таки приехал. Не сон ли – это? Не могу в это поверить!
– Это я, Эро-сан, я!
Вокзал был украшен красными флагами. На платформе играл оркестр. Сотни людей встречали делегации, приехавшие на празднование десятилетия Великого Октября. У Акита перехватило дыхание: наконец он среди своих.
– Ты помнишь, ты, конечно, помнишь? – повторял он.
Ерошенко кивнул: да, он хорошо помнил ту демонстрацию в Японии 1 мая 1921 года, когда они шли в колонне под красным знаменем, пробиваясь сквозь оцепления полиции. Здесь все было иначе, ибо люди, несущие знамена, были веселы и свободны.
На следующий день Акита и Ерошенко встретились на гостевых трибунах Красной площади (7). Сдерживая волнение, японец описывал другу все, что видел вокруг себя, – парад, демонстрацию, ликование сотен тысяч людей.
– А знаешь, почему я взял такой странный псевдоним – "Удзяку" (8)? – спросил Акита, когда они возвращались с Красной площади. – Однажды после дождя я увидел воробышка. И он показался мне символом незаслуженно обиженного слабого существа. У Льва Толстого есть великая мысль, что если злые люди объединяются, то добрые должны сделать то же самое, и они будут непобедимы, так как добрых – больше. Вот я и занимаюсь тем, что помогаю им объединиться. Конечно, делаю я немного, да и сил у меня не больше, чем у "удзяку" – воробышка.
– А ты не скромничаешь, милый Акита-сан? Ерошенко приготовил Акита сюрприз: в руках он держал последний номер "Информационного бюллетеня ВОКС" (9); на обложке журнала портрет японского писателя, а в журнале – статья о его приезде в СССР. Увидев журнал, Акита покраснел, смутился, он не мог даже представить себе, что его скромную работу так высоко оценили. В статье с похвалой говорилось о созданном Акита Японо-советском литературно-художественном обществе, объединившем писателей – друзей СССР, о его последней пьесе "Два солнца", защищавшей принципы революции. "В лице Акита Удзяку, – писал журнал, – трудящиеся Советского Союза имеют одного из самых чистых, самых искренних и самых преданных друзей".
– Спасибо, – сказал Акита. – Мои предки были айны – смелые и настойчивые люди. Я тоже, если что-то задумаю, никогда не отступаю. Идея о дружбе наших двух народов появилась у меня не вчера. – Ерошенко кивнул, он помнил повесть Акита "Первая заря" и его пьесу "Похороненная весна", написанные еще до революции о России; в них звучал призыв к дружбе между русскими и японцами. – А сейчас я хочу написать книгу о новой России, – продолжал Акита, – и ты, Эро-сан, Должен поближе познакомить меня со своей страной. Как это говорят русские, "долг платежом красен".
– О, да ты уже, можно сказать, хорошо знаешь наш язык.
– Немного, совсем немного… – засмущался Акита. В конце года они отправились в поездку по стране. " Ленинграде, Нижнем Новгороде, Минске и Казани Акита рассказывал о Японии, Ерошенко переводил. Акита много писал о нашей стране, показывая наброски своему русскому другу. В 1929 году в Японии вышел сборник очерков Акита "Молодая Советская Россия", в которых он (одним из первых среди японских писателей и журналистов) рассказал о строительстве социализма в СССР.
Ерошенко же во время этих поездок ничего не писал. Акита, привыкшему, что его друг в Японии то и дело что-то записывал, это показалось странным.
– Ты что же, больше не сочиняешь сказок? – спросил он.
– Чтобы писать, я должен попасть в новый, необычный для меня мир – такой, каким была для меня, например, Япония, – ответил Ерошенко.
– И что же ты надумал?
– Я бы хотел поехать на Север, но пока не знаю – куда именно.
Распрощались они летом 1928 года. И, как оказалось, – навсегда. Ерошенко не знал, где Акита, в тюрьме или на свободе – ведь друг его был профессиональным революционером; в 1946 году Акита стал членом Коммунистической партии Японии.
(4) Об этом писал также В. Першин.
(5) Два советских востоковеда замечают: "Ерошенко сегодня объективно скорее писатель японский и китайский, нежели русский… видимо, жизнь Ерошенко делится на несколько весьма различных этапов, из которых этап японский – это этап писательский" (И. Всеволодов, А. Никифоров. Настоящая радуга. М., 1973, с. 125). Но эти строки написаны до того, как стали известны новые произведения Ерошенко, созданные на родине.
(6) Сведения И. Всеволодова и А. Никифорова почерпнуты из бесед с академиком Н. И. Конрадом, который был хорошо знаком с творчеством В. Ерошенко.
(7) Об этом событии Акита писал: "Тридцать лет я уже знаю Россию по литературе и десять лет как неустанно думаю о Москве. Но разве я когда-нибудь предполагал, что буду в Красной столице накануне великого юбилея советской власти? Не хочу говорить напыщенно, но новая Москва – Москва всего человечества". (8) Удзяку – букв. "мокрый воробей".
(9) ВОКС – Всесоюзное общество культурных связей с зарубежными странами.
Здравствуй, Филипп Онкудимов!
Прохладным июньским днем 1929 года пароход "Астрахань" отошел от причала владивостокского порта и, выйдя из бухты Золотой Рог, взял курс на северо-восток, к проливу Лаперуза. Путь предстоял далекий – мимо Курильских островов на Камчатку, оттуда к устью реки Анадырь, и еще дальше на север, до самой кромки полярных льдов, к мысу Дежнева.
Отчего не сиделось Ерошенко дома? Что опять влекло его, незрячего, в дальние края? Почему он отправился теперь на Чукотку, в один из самых холодных краев нашей планеты? "Я, кажется, махну на Колыму, а потом в Якутск", – говорил Ерошенко своему товарищу, слепому писателю Ф. Шоеву. Собравшись на скорую руку, он тут же уехал. "Охота к перемене мест" была для Ерошенко естественной, органичной: ощутить, вобрать в себя новый, неведомый мир – значило для него, слепого, то же, что для зрячего – увидеть его.
Мысль об этом путешествии зародилась у Ерошенко еще в Обуховке, где он гостил, как обычно, весной. Мать как-то пожаловалась ему, что нет вестей от Александра – как уехал на Чукотку, так словно в воду канул. Жена брата, Галина, услышав эти слова свекрови, прижала к себе детей и заголосила по мужу, как по покойнику.
Василий стал ее успокаивать, сказал, что разыщет брата среди чукчей, и вдруг замолчал, покоренный самой этой идеей – уехать на край света, на Чукотку. И вот Ерошенко на палубе корабля, идущего на Чукотку. Но поездка к брату, стремление помочь слепым чукчам – все это было лишь одной из нескольких, но не единственной причиной столь далекого путешествия. О мотивах своего решения сам писатель рассказал в цикле очерков "Из жизни чукчей", написанных в 30-х годах на эсперанто (10).
