Римма ахнула: «Вадим, можешь быть спокойным, пока всю эту прелесть не переношу, я не умру!» Потом она часто это повторяла «Я из-за этих свитеров осталась жива…»
А на Среднекане дела шли хорошо, артель намывала за сезон по 800 килограммов золота. Но какое-то недоверие, подозрение, не удовольствие со стороны руководства, в том числе органов правопорядка, все время чувствовалось. Конечно, за сверхплановое золото спасибо, но не может такого быть, не бывало раньше, чтобы люди показывали такие результаты, не приписывая, не воруя, не давая кому-то взятки. Над артелью висел дамоклов меч, и никто не знал, когда и на чьи головы он обрушится. Я не сомневался, что если беда случится, то жертвовать придется моей головой.
В 1967 году магаданская прокуратура завела на меня уголовное дело. Поводом стали дизеля, которые я получил в Сусумане в обмен на наши артельские, предназначенные для капремонта. Это бы так называемая обезличка, обычная на приисках практика, когда требующее капитального ремонта оборудование меняют на уже отремонтированное, а после ремонта им пользуется кто-то другой. Получить дизеля было невероятно трудно. А в Сусумане на складе пылилось несколько дизелей, предназначенных для отправки через месяц-другой на Чукотку. Мои сусуманские друзья с пониманием отнеслись к идее использовать эти дизеля, пусть работают, дают золото, а до срока их отправки отремонтировать наши. Свои мы привезли в ремонт, а уже отремонтированные забрали.
Прокуратура тщательно искала криминал, но предъявить обвинение не было решительно никаких оснований. Хотели вменить мне в вину взятку – как можно без крупной взятки провернуть такую операцию?! – но доказать это было невозможно. На самом деле не взятка, а только расположение ко мне многих друзей-сусуманцев помогло получить дизеля.
Дело вел магаданский следователь Юрий Давыдович Сашин, стал распространять слухи о моем неизбежном скором заключении снова в лагерь.
Сашин был из следователей, напоминавших мне Красавина. Взяв с меня подписку о невыезде и отлично зная, что в Магадане не прописан и живу у старых знакомых, он подписал ордер на мой арест, как лица без определенного места жительства. То есть за бродяжничество. Меня забирают 31 декабря на улице, в снегопад… После автомобильной аварии у меня была переломана рука. Новый, 1968 год я встречаю в магаданской тюрьме.
Я долго ломал голову, откуда у Сашина такая неприязнь ко мне. Не пересекались ли мы с ним где-нибудь? Не задел ли я каким-либо образом его больное самолюбие? Перебирая в памяти поездки в Магадан, я стал кое-что припоминать. Однажды мы с друзьями сидели в ресторане. В тот вечер там случилась драка, ко мне подскочили незнакомые люди, чтобы я вступился за кого-то, называли имена сотрудников прокуратуры, которых якобы избивают. Пусть зовут милицию и разбираются сами. Теперь я вспоминаю, что среди пострадавших в драке называли фамилию Сашин… Неужели мой новогодний арест – акт отмщения?
Сижу в камере. Входит капитан внутренних войск. Он в кителе, без головного убора, на носу пенсне. Похоже, вышел из кабинета размяться. Мы все, четверо обитателей камеры, как положено, встали. Его лицо багрово, он шарит глазами по камере, как бы отыскивая предмет для придирки.
– Вы почему в пальто?! – наконец, спрашивает он.
Кто-то робко сказал:
– Холодно, гражданин начальник.
– Я же в кителе! Мне бы промолчать, пусть себе тешится.
Но я не сдержался:
– Вы зашли на минуту…
– А вас я не спрашиваю!
– Вы всех спросили, я ответил…
– Выйдите сюда!
Я вышел в коридор. Он как будто знал, что именно я не останусь бессловесным, и внезапно, злобно выпалил:
– Тебе, Туманов, я найду теплое место! Я тебя давно знаю, еще по Беличану!
Что я ему сделал? Что ему надо от меня? Нервы уже ни к черту, в глазах потемнело.
Интересно, входя впервые в кабинет следователя, едва на него взглянув, я всегда сразу чувствовал, как он поведет следствие, как настроен по отношению ко мне. И сейчас, глядя и глаза капитана, я понимал: передо мной редкая мразь, обозленная, ненавидящая меня неизвестно за что. И я дал волю своей усталости: за какие-то доли секунды обрушил на него всю лексику, которую узнал за восемь с половиной лет магаданских лагерей.
Меня увели в холодный карцер. Я простоял там часа четыре. Наконец капитан и надзиратель ведут меня по коридору. Приводят к начальнику тюрьмы. За столом хмурый подполковник. Выслушав приведших меня, он говорит им:
– Вы свободны. Они выходят из кабинета, мы остаемся вдвоем.
– Садитесь… – Начальник указал на стул. Я присел, мы молча смотрим друг на друга. Я – злой, он – хмурый.
– Туманов, вам нужно думать, как выбраться из дерьма, в которое вы попали, а не конфликтовать с разными идиотами.
Это он мне, подследственному, о своем офицере!
– Я вас хорошо знаю, Туманов, мне о вас рассказывал начальник политуправления Васильев…
Мы коротко поговорили, обратно меня увели не в карцер, а в камеру. А два-три дня спустя увезли в крытой машине на Среднекан.
Судебное заседание по моему делу проходило в приисковом клубе. К тому времени мои друзья пригласили известного адвоката и Днепропетровска Ефима Каплана, прекрасно знающего законы Ему не стоило труда предсказать развитие ситуации. Конечно, говорил он, по-хорошему должны оправдать за отсутствием состава преступления, но, учитывая заинтересованность обвинения, сильный нажим на суд, скорей всего, найдут форму осудить, но таким образом, чтобы тут же, в зале суда, освободить из-под стражи.
Он как в воду глядел.
Судебное заседание продолжалось три дня. Все это время прииск не работал. В клуб набилось не только население Среднекана. Приехали руководители артелей со всей Колымы. У клуба стояли полтора десятка «Волг». В зале царил невероятный шум, судье требовалось немало усилий, чтобы наводить порядок.
– Граждане, – обращался судья в зал, – не задерживайте заседание. Нам надо торопиться. На реке может тронуться лед, а нам возвращаться в Сеймчан.
А из зала в ответ:
– Освободите Туманова – мы вас на себе перетащим!
Разумеется, никакой моей серьезной вины доказать не удалось. Ни взятки, ни подделки документов, ни кражи дизелей! Меня как бы осудили, но таким образом, чтобы я сразу же попал под амнистию.
Я выхожу из клуба. Ликует приисковое начальство, толпы людей. Конвоиры уже пьяные – когда успели?
Римма в то время жила в Пятигорске и уже работала диктором телевидения. Двумя годами ранее на краевой телестудии появилась вакансия, и главный режиссер Маргарита Злобина уговорила ее участвовать в конкурсе. Из почти трехсот претендентов, в числе которых были актеры, дикторы других студий, по конкурсу прошла Римма. Филфак она закончит позже.
