Саша, мне:
— Ах, ты моя Забава Путятишна!!!
* * *
Саша:
— Удивительная ты, мама: каждый день умываешься до пояса холодной водой, хоть никто не заставляет! По своей воле! Чудная ты!
* * *
Саша:
— Если бы у меня был дар гипноза, — ох, я бы и злоупотребляла!
— А что бы ты делала?
— Не выучила бы урока, стала бы глядеть на учителя и внушать: не спрашивай! не спрашивай! А если выучу: спроси! спроси!
* * *
Саша:
— Мама, почему тетя Ира так сказала про Вову: «они мне могут мальчишку сломать» — почему это сломать? Как это?
— Ну, если бы наказали несправедливо — могли бы сломать, ну, понимаешь — обидно бы ему было, горько.
— И я могу сломаться? Нет, я не могу. Вот мне плохо, вот мне страшно — а ты подойдешь, поцелуешь — и все сразу пройдет. Нет, я не могу сломаться.
24 февраля 55.
Саша:
— Мама, я разочаровалась в Ошанине.
— ?
— По радио передавали его песню, велели выучить. Вот послушай:
Дела колхозные —
Дела серьезные.
Поля зеленые,
Нужны ученые
И инженеры нам нужны.
Привет тебе,
О, Родина, привет!
26 февраля 55.
Галка сдала первую сессию.
Аналитическая геометрия — 4.
Физика — 5.
Математический анализ — 4.
Слова всё какие!
* * *
Галя пошла в поход — на 10 дней.
Вместо того, чтоб дышать — смеется.
— Мама! Я ватник купила — на свою стипендию!
12 июня.
Сашка уехала в Ленинград к бабушке Вале. Перешла в 7-й класс.
29 июня 55.
Саша, возвратившись из Ленинграда: — Мама, тебя тетя Нина Дьяконова любит — ну, дальше некуда. А ты ее?
— Я тоже.
— Ну вот, я рада, а то я не люблю, когда один любит, а другой в ответ — нет.
Помолчав:
— А есть такие вещи, которые ты ей рассказываешь, а мне — нет?
— Есть.
С обидой:
— Почему?!
— Потому, что тебе еще не всё по зубам.
— С тех пор, как я чищу зубы — мне всё по зубам!!!
* * *
Запись из дневника Наташи Долининой[59]:
«Прошел дождь. Окно открыто, и стало холодно. Костя его закрывает. Юрка сквозь слезы:
— Открой! Открой, папа, ведь пахнет!
Костя:
— Что пахнет?
Юра:
— Пахнет! Улица пахнет!
Костя:
— Чем, сын?
Юра:
— Какой-то брюквой!»
Хорошо как!
8 июля 55 г.
Мы в Риге.
Галка скоро приедет. Она в подмосковном походе.
12 июля 55.
Марина Адамян (20 лет):
— Саша, у тебя красивая сестра?
Саша:
— По-моему, красивая.
Марина:
— А как люди говорят?
Саша:
— Люди говорят по-разному.
Молчание.
Марина:
— У твоей сестры много поклонников?
Саша, сухо:
— У моей сестры много товарищей.
Чуть погодя:
— А что лучше — товарищи или поклонники?
Марина:
— Как когда!
* * *
Саша:
— Мама, по-моему, в моей голове уже все понятия правильные, и испортить меня уже нельзя.
* * *
Саша:
— Мама, ты — веточка, а мы с Галей на тебе листочки.
— Что-то непохоже.
— Галя непохожа, потому что она уже сама по себе. А я — похожа.
Саша: портрет работы П. А. Валюса. Дубулты, лето 1955 г. Галя в туристическом походе. Лето 1955 г. Ф. А. Лето 1955 г.
Послесловие Александры Раскиной
На самом деле дневники эти ни в каких особенных пояснениях или дополнениях не нуждаются: они самодостаточны. Да и не много можно сказать в журнальном послесловии. Но что-то сказать попробую.
Поговорю чуть-чуть о том, как мама справлялась с моей «советскостью» вплоть до 1953 года. Лидия Корнеевна Чуковская рассказывала мне, что ее моя правоверность прямо-таки ужасала, и она однажды спросила у мамы: «Фрида, когда вы рассчитываете разбить Саше голову?» А мама ответила: «Не надо будет разбивать: она сама всё поймет». Откуда эта уверенность? Расскажу такой случай. Однажды в 4-м классе (конец 1952 г.) прихожу я из школы и говорю: «Мама, нам велели сделать доклад о великой дружбе». В этот день на уроке учительница велела нам привести пример великой дружбы. Нина С. встала и сказала: «Саленко и Яснопольская» — были у нас в классе такие две девочки. Ну что говорить — учительница эту Нину бедную чуть не убила. Так что дело это было явно серьезное, и я не хотела ударить в грязь лицом.
Выбор для доклада был такой: Ленин и Сталин, или Маркс и Энгельс, или Герцен и Огарев. Я говорю маме: «Я хочу взять Ленина и Сталина». Мама говорит: «Давай лучше возьмем Герцена и Огарева. Я тебе помогу». Я говорю: «А что, Ленин и Сталин не дружили?» Мама нашлась: «Знаешь, — говорит, — у них была очень большая разница в возрасте». Я этот разговор помню, как сейчас. Видно, что я была совершенно готова к тому, что в школе нам сказали неправильно. А мама знает, как правильно. Видимо, мама это про меня понимала.
И, пожалуй, вот о чем еще скажу. Из дневников видно, что папа за меня всё время волновался и, будь его воля, вообще бы никуда меня не пускал. А что же мама? А мама возражала папе и настаивала на своем, если речь шла о действительно важных вещах. Например, папа хотел отдать меня в школу с восьми лет, а мама настояла, чтоб с семи. Подумать только, что я могла бы пойти в школу в восемь лет и не подружилась бы с Галей Людмирской!
Или вот такой случай. Когда мне было 11 лет, у нас в классе умерла девочка. Очень хорошая девочка, Рита Лазарева. У нее была какая-то врожденная болезнь, с которой тогда не умели бороться. Она была обречена.
Мы должны были пойти на похороны в крематорий всем классом. Папа ни за что не хотел меня пускать. А мама сказала: «Нет, надо пойти». Честно говоря, я и сама не рвалась. Я боялась. Никому не говорила, но боялась. Мама, наверно, это поняла. Она сказала: «Я пойду с тобой». И пошла. И всё время держала меня за руку. Заиграла музыка. Мама шепнула мне: «Это колыбельная Моцарта». Страшно не было. Было только очень-очень грустно.
Вот только об этих двух вещах, о которых никто, кроме меня не знает, я и хотела рассказать. Была бы жива моя сестра Галя Кулаковская (Киселева), она бы, наверное, тоже могла рассказать что-то важное, что осталось за кадром, — но Гали нет.
Теперь, в нескольких словах, как сложилась жизнь нашей семьи в последующие годы.
В 1957 г. мы из нашей ужасной коммунальной квартиры в Ермолаевском переулке переехали в кооперативную квартиру у метро «Аэропорт». В 1959 г. Галя окончила институт и стала преподавать физику в школе, а я поступила на вечернее отделение филфака МГУ и работала лаборантом в лаборатории машинного перевода. Мы с Галей получали одинаковую зарплату: 740 рублей («старыми» деньгами). С первой зарплаты мы с Галей, скинувшись, купили маме первую в ее жизни пишущую машинку — «Колибри». В 1964 г. мама послала ее Бродскому в деревню, где он отбывал ссылку.
