пор, как мы с Сидом околачивались в Хэмпстедском сквоте, когда амфетамин был новой фишкой дня. С тех пор Кит успел поучаствовать в The Clash, в самом начале. Я знал, что он много работал для этой группы, но я также знал и что он совершенно туда не вписывался. Их манифест был слишком ограниченным. Однажды Кит пришел за кулисы на концерт «Пистолз» и рассказал мне, насколько он несчастлив с ними работать. Его позиция была типа: «Смотри, я делаю всю работу, я пишу все песни, а меня не уважают. Весь этот ужасный вздор, ты только послушай их. Жуть!»
Я запомнил эту историю. Всякий раз, когда я сталкивался с Китом, я ни разу не слышал от него ни о ком хорошего слова. Это несказанно меня потрясло – никогда не видел такой профессиональной скорби. Когда вы молоды, эта черта в ком-то может показаться забавной. Но когда тебе уже за двадцать, это уже не так интересно, потому что, очевидно, тот человек ничему не научился на своем опыте. Я и себя вижу во всем этом. Раньше мне нравилось слово «мрачно». «Как тебе это?» – «Мрачно! Мне скучно!» Не думаю, что я когда-либо реально имел это в виду, просто совершенствовал искусство быть неудовлетворенным юнцом.
После The Clash Кит был в собранной мною группе под названием Flowers Of Romance [207]. Хорошая компания людей, просто приятелей, болтавшихся вместе, веселящихся, и поэтому я дал им это название. Ну и мне в любом случае нравились Марко Пиррони из Adam and The Ants, я знал его, поскольку он всегда тусил где-то поблизости, и Крисси Хайнд, и для них было хорошей идеей создать группу и посмотреть, что из этого выйдет. Кит, Сид и Вив Альбертин – все побывали в составе, понятия не имею, чем это все закончилось. Помню, вроде существовало еще одно название – Moors Murderers; возможно, это другая группа, или та же самая, не важно. Какая-то смутная, незначительная штука, но в ней проявилось искреннее желание порвать с навязшими панк-клише. И совершенно определенно это оказало влияние на Кита.
Кит язвителен. По сути, он – бутылек уксуса: добавьте каплю в пакет с чипсами и получите самые разные вкусы. Любопытно его музыкальное образование. В его прошлом скрывалось, например, увлечение Wishbone Ash; он учился играть на такой музыке. Кит рассказал нам, что брал уроки игры на гитаре у Стива Хау из Yes. И мне бы очень не хотелось обнаружить, что все это сказочная ложь. Отчасти это имело смысл: у Кита было совершенно иное понимание того, что сейчас происходит вокруг. Он был вне панковских клише.
Как только мы собрались вместе, игра Кита поразила меня. Тогда была популярна идея, будто после Джими Хендрикса никто больше не сможет играть на гитаре. Что типа в этом нет никакого смысла, инструмент исчерпан. Однако, на мой взгляд, игра мистера Левена полностью доказала, что это не так. Мне кажется, это было творчески и очень инаково; немного диссонанса, который тем не менее разрешался музыкально. Очень похоже на транс. Он не сбивался, но как бы разлетался одновременно в разных направлениях, никогда не теряя фокуса. Я находил это чрезвычайно захватывающим и очень, очень вдохновляющим. Не покидало ощущение, что он играл как ритм-гитарист, но доводил ритмы до крайностей.
Таким образом, музыкальный ландшафт был намного шире, чем некоторые себе это представляют. У нас имелись все возможности для продвижения, самым невероятным образом. Все, что нам было нужно, – это барабанщик. Мы прослушали кучу претендентов, но Джим Уокер оказался круче всех. Он приехал из Канады, чтобы попасть в панк-группу – боже мой, ну что сказать, он выбрал лучшую в мире, не так ли? Приехав из-за границы, он оказался абсолютно неизвестной величиной, но совершенно ошеломил всех нас. Я подумал: «Вау, эти модуляции меня реально захватывают и волнуют. Бог мой, он заставил вибрировать все мои частички!» Диско, афро, всего понемногу – почти такой же подход, как у Джинджер Бейкера [208].
Джим обладал непредубежденным умом и не набрасывался на тебя, как какой-то меломан. Он был взволнован всем этим безумием, и в самом деле, как потом выяснилось, он и сам оказался немного не в себе. Да какое немного – очень даже много! Ему негде было остановиться, поэтому я отвел ему комнату в подвале на Гюнтер-Гроув и дал денег на мебель, а он потратил их на лосиную голову. Когда я наконец вошел в его комнату, там не было ничего, кроме газеты на полу и головы лося на стене. Его не интересовали никакие удобства. Не знаю, как он там спал и что вообще делал.
Дом PiL – вот во что натурально превратился Гюнтер-Гроув, поскольку сюда переехал Кит и все такое, – был организован вокруг того, что показывают по телевизору и что проигрывается на магнитофоне. Джим сообщил, что ему вовсе не надо быть с нами наверху – его комната располагалась в нижней части дома, – потому что он вполне может слышать басы, грохочущие через половицы. И он останется там, внизу, в темноте. Очень странно. Как я уже говорил, меня в жизни странности привлекают. Его самостоятельный приезд в Лондон из Канады напомнил мой выход из больницы и возвращение в школу. Я оценил его страсть к приключениям.
У нас не было никакого реального представления о том, как мы хотим звучать, кроме как «Мы собираемся сделать здесь что-нибудь другое», потому что никто из нас не желал подражать своему музыкальному прошлому, да и это было бы очень неудобно. На самом деле новый звук сформировался с первых репетиций.
Очень скоро мы записали песню «Public Image» [209], которая стала моментом освобождения – мы вырвались из ловушки «Пистолз» одним рывком. Песня была задумана и записана у Лондонского моста, на репетиционной базе к югу от реки. Уоббл выводил переливы басовой линии, Уокер был просто исключителен, быстро поймав кайф и вписавшись в общую работу, и Кит оказался что надо и реально наслаждался тем, что мы делали. Мы формулировали иной подход, и это у нас получалось совершенно естественно, все отлично сходилось, и слова рождались сами собой.
Я так гордился вкладом каждого участника, и они создали для меня крутое пространство, чтобы я мог изменить манеру пения, попробовать что-то другое и двигаться дальше с пониманием того, что мы все пытались здесь собрать воедино. Я хотел объявить о нашем месте в этом мире, буквально: «Не судите меня по рекламной шумихе и той чепухе, с которой мне пришлось мириться в “Пистолз”». Я собирался сделать широкий
