Сын приехал вместе с Мовсудом, оба в камуфляжной форме, оживленно рассказывают последние новости из Грозного. Кроме обычного сельского ужина на нашем столе нет ничего праздничного. Что же подарить? Впрочем, ему сейчас совсем не нужны наши подарки. Я обвела сына взглядом и увидела на полу его ноги в обычных тонких носках, тяжелые солдатские бутсы стояли у порога. Я потихоньку вышла и попросила хозяйку купить в селе вязаные пуховые носки и перчатки. Она сбегала к соседям и быстро принесла все, что я хотела. Когда Овлур уходил, я вручила ему эти скромные сельские подарки. Он сразу надел носки, а перчатки положил в карман: «Ну, теперь, мама, я любой декабрьский мороз выдержу! Это как раз то, что мне может понадобиться». 26 декабря они ему действительно очень пригодились…
С 11 часов утра в Совете Безопасности обсуждался вопрос о Чечне: «Российские войска будут отведены, потому что первый этап наведения конституционного порядка закончен». Ельцин поблагодарил войска обороны, МВД и заявил, что теперь железнодорожные войска будут ремонтировать дороги. Понятно, ему не хочется признавать поражение, поэтому он и назвал разгром войск «первым этапом». И мы, поверив ему, наконец, вздохнули с облегчением.
Ночью дети выбежали на улицу, я тоже вышла и увидела яркое, звездное небо. Это была настоящая новогодняя сказка. Деги катал Данусю на санках, нам всем было очень весело и радостно.
Мы проснулись оттого, что приехали Мовсуд с Овлуром, в грязной одежде, с измученными лицами. Мой сон сбылся самым невероятным образом. Мовсуд и Овлур отправились утром за архивом в наш дом на Катаяме, там встретились с Максудом, гвардейцем из личной охраны Джохара, Хусейном Атуевым и Абубакаром Сардаловым. Они как раз собирались на наш пост на Соленой балке за Катаямой и предложили составить им компанию. «Девятка» шла первой, Лурик с Мовсудом ехали на своих черных «Жигулях». За Катаямой на холмах сразу увидели танки. Овлур посигналил, замигал фарами первой машине, сам съехал с холма. Вместе с Мовсудом они подошли к «девятке» на холме, посмотрели в бинокль на танки. Хусейн и Максуд были уверены, что танки наши. Поехали дальше, но как только они оказались внизу, во впадине, «наши» танки открыли по ним огонь. Ребята выскочили из машины, Абубакар сказал: «Они нас перепутали!» Максуд вышел вперед, замахал рукой танкам и закричал: «Не стреляйте по своим!» Огонь не прекращался. Пришлось ползком по земле пробираться к нефтекачалке, находившейся в 150 метрах от дороги, за ее бетонным фундаментом можно было укрыться.
Овлур решил вернуться к машине и взять два автомата. «Если взорвется машина, мы останемся совсем безоружными». «Жигули» были уже в пробоинах, стекла разбиты. Свистели пули. Пробираясь ползком мимо Максуда, он подумал, что тот просто лежит, закрывая голову руками. Но Максуд был убит сразу. Продолжался шквальный обстрел из автоматов и пулеметов, очереди вспарывали снег. Хусейну не хватило двух метров доползти, чтобы спрятаться. Совсем рядом раздался сильный взрыв. Они затащили Хусейна за укрытие, рука была раздроблена, от бедра свисали куски мяса, пуля попала в тазовую кость. Куртка на спине была изрешечена. Снег быстро краснел под ним, а когда ему перетягивали ногу шарфом, Хусейн даже не застонал. Машины взорвались и горели на шоссе, выбраться было невозможно, оставалось только лежать и ждать, пока стемнеет. Снег таял, солнце слепило глаза, лежать приходилось наполовину в ледяной воде.
Колонна танков начала медленно обходить нефтекачалку по холмам справа. Их распростертые тела сверху были видны, как на ладони. Видимо, танкисты подумали, что с ними все кончено, и прекратили обстрел. Совсем близко раздался лай собак. «Что, если нас решили проверить собаками?» — Хусейн осторожно вытащил нож. Но прошло время, собаки так и не приблизились. Солнце, казалось, заснуло на одном месте, руки и ноги онемели. Лурик снял с себя одну перчатку, вторую передал Мовсуду. На другую руку он натянул рукав. Потихоньку начал растирать ноги Мовсуду, тот совсем перестал их чувствовать. День тянулся бесконечно долго. Наконец, начало смеркаться. Ночью «они» включат приборы ночного видения, нужно отходить, пока не поздно!
Мальчики поползли, волоча за собой раненого. Кровавая дорога тянулась за ними. Сто метров, двести… Дальше ползти сил не было, шатаясь, встали и, согнувшись, потащили Хусейна под автоматными очередями. Мовсуд несколько раз упал. Кое-как добрели до первого поста, раненого сразу погрузили в машину и отвезли в больницу. За все время Хусейн не издал ни одного стона, еще и помогал, отталкиваясь от земли целой ногой. Когда лежали за платформой, он тихо сказал: «Так бывает, когда все слушают дурака, понимая, что делают что-то не так, но каждый боится показаться перед другими трусом». Через несколько часов Хусейн умер в больнице от большой потери крови. Но когда его вытащили из машины и положили на снег, произошло нечто удивительное. Снег засветился розоватым светом вокруг его головы, рук, даже вокруг его дубленки и сапог. Овлур не поверил своим глазам и нагнулся, чтобы еще раз убедиться в том, что, Хусейн действительно светится.
Красавца Максуда ночью с большим трудом оторвал от промерзшей, заледеневшей земли Магомет Хачукаев и трое ребят из нашей охраны. Перед отъездом он, покормив в последний раз любимую золотую рыбку с красным вуалевым хвостом, учил Овлура, как это делать, «если его не будет». А перед дорогой все ждали, пока Максуд доделает намаз… Магомет Хачукаев потом вспомнил, что еще утром удивился необычной бледности всегда розового лица Максуда.
Исполнился мой вещий сон: «Двоих мы отнесли на погост». У Лурика и Мовсуда живого места на теле не было, все иссечены осколками бетона от платформы, за которой лежали, и обморожены. Про Овлура пошли слухи, российские СМИ объявили его погибшим, потом раненым. Когда Джохара журналисты спросили, о судьбе сына, он рассердился: «Почему вы меня о нем спрашиваете? У меня таких, как он, тысячи…»
Половину моих картин мы отвезли в дом к Товсари — Зиночке, племяннице Джохара, другую половину я оставила дома, не зная, где теперь можно их надежно спрятать. Бомбили везде одинаково! Глядя на одну из последних картин — «Потерянный мир», опять вспомнила Максуда. Я как раз ее дописывала, когда он, приоткрыв дверь, заглянул в зал. Картина изображала дискотеку. Сиреневые, желтые потоки светомузыки переплетались в бешеной какофонии с ярко освещенными лицами и руками плящущих людей. Только на переднем плане — отрешенное, изможденное лицо старого, задумавшегося об этой ускользающей, искусственно-веселой жизни наркомана. Само собой вдруг вышло просвечивающее в потоке света, потустороннее, полулицо-полуморда с дьявольским оскалом черепа. Я его совсем не рисовала, увидела только через несколько дней, когда закончила эту картину. Максуд спросил тогда: «Что ты там рисуешь, Алла?» Вспомнив, каким большим любителем «тяжелого», «металлического» рока со светомузыкой был Максуд, я пошутила: «То, что ты любишь больше всего на свете…» «Неужели жареную колбасу?» — поразился Максуд. Он доставлял радость всем нам, и так мало ему было надо самому, чтобы стать счастливым… Все они были, в сущности, еще детьми.
