принесло деморализованной русской армии столь желанное прекращение войны; оно развязало руки большевикам, устранив самую грозную для них опасность.
Брест-Литовский мирный договор был ратифицирован в марте 1918 г. VII съездом русских коммунистов [109]. Эта ратификация и сохранение единства коммунистической партии фактически дали рождение диктатуре Ленина. Тот смог прекратить раздоры, ареной которых Россия была в 1918 г.; он преодолел кризис, вызванный убийством германского посла в Москве Мирбаха и покушением Каплан. Во второй половине 1919 г. русский интеллигентный класс был уничтожен либо умирал с голоду, рабочий скован цепями суровой дисциплины; крестьянин оставался равнодушным ко всему, давно привыкнув к жизни под деспотическим игом. Во всей бывшей царской империи живые источники силы быстро иссякали; ничто больше не представляло опасности для советского государственного организма, опиравшегося на режим террора, характерный для Востока.
Русские генералы, раздувавшие пламя Гражданской войны, опирались лишь на реакционные партии и тоже практиковали террор, поэтому не могли получить большого доверия в общественном мнении.
Слабо организованные русские контрреволюционные армии безумно рвались вперед, в то время как они были подвешены в пустоте. Сталкиваясь с более или менее серьезным сопротивлением большевиков, они разлагались или переходили на сторону противника.
Основные успехи были достигнуты Деникиным. Однако он провалил свое поспешное наступление на Москву; его войска, дошедшие до Гомеля и Брянска, были буквально стерты в пыль ударами красных.
После неудачи последней попытки Деникина и подавления сепаратистских движений русская революция подошла к завершению. В начале 1920 г. никто внутри страны не мог создать опасность для красной диктатуры Москвы.
У большевистского государства не осталось врагов внутри страны, и в этом была его сила; но ему угрожал весь мир, и в этом была его слабость.
Большевистская программа тогда пользовалась уважением и привлекательностью, тем большими, так что жизнь еще не вынесла своего критического суждения о ней.
Правда, завоевание бывшей царской империи для большевистских максималистов облегчалось нищетой русской жизни, недостаточным количеством интеллигенции, пассивностью русского крестьянина, склонностью восточного мышления к самым безумным химерам и азиатским утопиям. Но почва мало благоприятствовала прогрессу и революционному идеалу в такой России, до сих пор бывшей образцом бюрократической тирании, остатком варварства на востоке Европы, напоминанием о полнейшем феодализме, как не подходил для этого и русский народ, столько веков развращавшийся политическим рабством, остававшийся вплоть до середины XIX в. самой прочной опорой деспотизма и самодержавия.
Тем не менее быстрота воображения, свойственная Востоку, и заразительность уже одержанных успехов неудержимо толкали революционную энергию большевистских вождей за пределы Российской империи.
Создание первого коммунистического государства в их глазах могло быть лишь началом мировой революции. Москва и Петербург были естественными отправными точками для нее. Там безотлагательно был организован центр революционной пропаганды мирового масштаба. Там были спешно созданы кадры красных армий для стран Центральной Европы: Польши, Румынии, Чехословакии, Германии, Венгрии. Там образовался особый революционный центр для Азии. Распространение пожара на весь мир действительно было необходимо, если бы большевистский эксперимент, осуществлявшийся пока только в России террором и без положительных результатов, продолжился в своей первоначальной форме.
С другой стороны, самое сильное потрясение старого мира за сто лет, прошедшие с подписания Парижского договора (1815), то есть мировая война, оставило после себя целый ряд политических, социальных и экономических проблем, решение которых было невозможно в рамках старых законов и предшествующих концепций. Это потрясение повсюду разбудило общественную энергию, искавшую лучшего завтра для человечества. Разрушая всю экономическую систему старого мира, она увеличивала многочисленные сложности, которые коммунисты, победившие в России, торопливо пытались преодолеть. Одна лишь большевистская Россия, успешно пройдя испытание революцией, имела тогда точную программу; главное — она единственная имела четкую цель, достижения которой добивалась с суровым упорством. Так что она оказывала магическое влияние на еще шатающуюся послевоенную Европу.
В недавно созданных или побежденных государствах, истощенных, деморализованных проигрышем войны, имелось много легковоспламеняющихся элементов. Даже государства, вышедшие из мировой войны победителями, столкнулись с трудностями, на первый взгляд неразрешимыми, что благоприятствовало революционным взрывам.
Итак, сила экспансии победившей русской революции и внутренние трудности в Европе позволяли рассчитывать, что в 1919 г. Европа может вспыхнуть.
Так, в результате подписания Брестского мира, то есть после 1 марта 1918 г., в Германии вспыхнули вооруженные выступления, коммунисты на недолгое время стали хозяевами Баварии, на севере Карл Либкнехт и Роза Люксембург подняли восстание спартаковцев.
Австрия в ноябре 1918 г. стала ареной «путча» Фридландера и Штейнгарта, повторенного в апреле 1919 г. в связке с переворотом Белы Куна и в третий раз в июле 1919 г.
В Чехословакии сложившийся коммунистический заговор проявился позднее в попытке Алоиса Муны. В Венгрии Бела Кун создал в Будапеште коммунистическое правительство, продержавшееся четыре месяца.
В Италии шли непрерывные забастовки, красные недели, захваты рабочими комитетами заводов, бесчисленные конфликты, охота на офицеров, политический хаос нарастал, показывая, что страна стоит на краю обрыва в бездну революции и коммунизма.
Русская коммунистическая партия не скрывала своей причастности к этим смутам. Ее программа, принятая на съезде в 1919 г., официально отвергала моральное и материальное разоружение, квалифицируемое как «реакционная утопия», призванная обманывать рабочих и крестьян. Провозглашая тесную солидарность трудящихся и солдат, она приветствовала в Красной армии инструмент всемирной диктатуры пролетариата и меч мировой революции.
Исполком 3-го Интернационала был уверен в успехе повсеместного распространения революционного брожения. В своем воззвании от 1 мая 1919 г. он уже увидел торжество пролетарской революции в Германии, на Балканском полуострове, в Турции, в Австрии, в Чехословакии и во Франции. Во всех этих странах, говорилось в нем, наблюдаются признаки революционной ситуации. В Италии борьба за диктатуру пролетариата уже началась. В Англии забастовки приняли явно эпидемический характер, там и тут они вызывали создание революционных комитетов.
Поскольку все эти движения были разобщенными, речь шла о том, чтобы поддержать их организованной силой, чтобы превратить их во всеобщее потрясение и победить во всей Европе. Для этого в первую очередь следовало опрокинуть польский барьер, воздвигнутый между революционным Востоком и ослабленным войной, заминированным изнутри Западом. Именно Польшу должны были сначала ударить штыки Красной армии, если красная диктатура решилась бы распространиться из России на другие европейские страны.
Уже не в первый раз в истории Польша преграждала путь Востоку, бросившемуся во имя ложного идеала на штурм западного мира.
Когда наследники Чингисхана, основатели огромной Монгольской империи, пришли в начале XIII в. под стены Легницы и Вроцлава (Бреслау), Польша противопоставила им такое же сопротивление, как в 1920 г. под Варшавой вторжению советских войск.
«Вы, жители Запада, — писал тогда великий хан папе римскому, — воображаете, будто христиане — единственные в этом мире, кому Бог даровал свои милости. Но мы тоже веруем
