Даже когда мы прибыли к пульпопроводу, он все еще, казалось, не замечал своего новоявленного помощника. Я бросил кабель на снег.
— Разведите костер, а то зазябнете, — наконец сказал Виктор, а сам полез на скользкий столб подключать проводку. Потом, как бы невзначай, заметил:
— У нас тут к двенадцати часам термоса с гуляшом в прорабскую привозят. Не прозевать. — Он взглянул на солнышко и добавил: — Пожалуй, время вам трогаться туда, а то и вправду напишете о бригаде Смирнова, а в герои бригадир Смирнов не вышел… Вы приехали и уехали, а мы тут — крутись.
Я молча размотал кабель и потянул его к трубе. Смирнов с усмешкой принял конец, прикрепил к нему электродный держак и стал вырезать в трубе отверстие для промывки.
— Убери глаза, ослепнешь, тютя, — проговорил он.
Тем временем машинист запустил земснаряд. В прорезанную дыру вышибло водой первую пробку. Струя песка била так напориста, что порвала рукав замешкавшемуся Смирнову, и невесть откуда взявшийся Кузьмич закричал:
— Ты что, загнуться решил?!
Мне стало тревожно, как в те памятные времена, когда еще совсем мальчишкой я попал в прусские болота, на передовую, где опасность, и дружба, и ночи по колено в окопной воде были привычными, как хлеб. Это было давно…
И это было сейчас…
Упрямо гудел трансформатор, искрились электроды. Одна за другой вырезались дыры на округлых боках труб, через них вышибались грунтовые пробки, и тут же наваривались заплаты. Кузьмич выравнивал их, отчаянно бил кувалдой.
Да, это был бой — с железом и ветром, на виду у всех. Многих ребят я уже знал, познакомился вчера на планерке. Вон из рубок соседних, действующих снарядов, напряженно выглядывают прославленные машинисты: Галага и Михаил Харин; их команды прибыли сюда из Брянска, Алексина, Ярославля, с Урала. Замер на столбе электрик Батченко, профорг стройки. Сварщик Ваня Кленов, о котором говорили, что он варит как пером пишет, жадно затягивался цигаркой на ближнем понтоне. Из кабины грохочущего трубоукладчика нет-нет да и высовывалась кудрявая голова короля укладки Андрюхина.
Все понимали, можно бы дождаться спецбригады, вооруженной техникой, тех же водолазов — дать наряд, пусть выполняют. Но, видно, здесь не привыкли к обслуживанию. Сами себе хозяева и слуги.
И все смотрели на нашу маету. И переживали. А когда на тебя смотрит столько народу, вся дневная смена, человек сто двадцать, тут уж держись, не подкачай.
Смирнов заваривал швы толщиной в палец. Чуть оплошай — и трубу разорвет под напором. Вдруг он обернулся ко мне:
— Возьми кувалду, погрейся, а то Кузьмич совсем запыхался, даже очки у него вспотели.
На жгучем ветру дубели руки, по окской воде белой метлой шуршала пороша. Приехал начальник участка Анатолий Волжанин, совсем юнец, но басом крыл с поста по телефону снабженца:
— Давай электроды! Не пришлешь — я из тебя самого их наделаю!
Прибежал Миша Харин с соседнего земснаряда, почти силком отнял у Смирнова держак:
— Отдохни!
До воды оставалось метров пятьдесят. Пройти бы их за день, а дальше — подводный дюккер, и если главные пробки в нем… Но об этом не хотелось думать.
Виктор уже не шел, а переползал верхом по трубе. Кузьмич прямыми, как циркуль, ногами отмеривал расстояние до следующей дыры, бурча под нос, что-то черкал в тетради, рассчитывал.
Из воды торчала труба с запасным люком на случай продувки, остальные люки уходили вглубь, на дно.
— Не будем открывать, — сказал Кузьмич не совсем уверенно.
Это был обычный способ — на полном напоре «продавить» забитые трубы. Как говорится — пан или пропал: удастся — хорошо, нет — масса грунта спрессуется окончательно, и тогда жди водолазов неделю, месяц.
Прораб что-то стал доказывать. На нем, Кузьмиче, лежала ответственность: он предлагал общепринятый способ. А Виктор, сгорбись, смотрел на воду, в синих глазах его плыли сумерки. Чихать ему было на Кузьмичеву горячность. В ней ли дело? Земснаряд — это треть общего плана… и, конечно, зарплата. А рабочий человек — он не ангел, у него семья.
Посреди реки зафыркал катерок. Серым утюжком кинулся на припай у мостовых быков, стараясь очистить русло. Но лед не поддавался. Катерок вильнул в сторону и с разгону, отчаянно ревя, сделал круг мимо припая, другой, третий.
— Лихо! — заметил Виктор и вдруг сказал: — А что, если попробовать очистить трубопровод малым давлением?..
Позднее я понял, что означали его слова. Виктор предлагал открыть клапан, уменьшив тем самым давление в трубах: пусть струя потихоньку сама найдет себе щелочки и рассосет «козел». Так никто еще здесь не пробовал.
Кузьмич нервно сдвинул на лоб шапку и попросил закурить.
— Вы же не курите, — сказал Виктор и протянул ему папиросу.
Кузьмич сломал ее и закричал ему, точно глухому:
— Я еще подумаю! Может, мы специалистов пригласим, ассамблею откроем? — Он повернулся и шагнул к дороге, точно и в самом деле собрался искать несуществующих специалистов. А Виктор прыгнул в воду. Ключ будто прилип к его черным рукам. Заскрежетал и откинулся люк.
Не добежав до костра, бригадир замахал машинисту земснаряда. Раздался воющий звук, снаряд дрогнул, погнав по трубам воду.
Минута, другая — холодные, жгучие…
Виктор, сев на валун, протянул к костру ноги в мокрых, дымящихся портянках. Вдруг с того берега донесся длинный заливистый свист. И мы увидели: из темневшего в сумерках жерла трубы забил серый фонтан. «Пробили!»
Потом мы грелись у костра, ожидая машину. Слипались глаза от жара углей, усталости, голода. Звенели на ветру провода. По ним в Москву, видно, уже неслась летучая весть. И представилось вдруг: резкий звонок там, в далеком отсюда московском кабинете начальника, побледневшее от волнения лицо.
— Пробили, Давыд Давыдыч! Порядок!
Давыдыч оценит эту короткую фразу, сам когда-то был прорабом.
Трещала в огне солярка, подходили люди с дамбы и шутили:
— Ну, Витюха, молодчик!
— Он-то? Он у нас министр по «козлам».
Виктор достал из кармана бутерброд, завернутый в газету, разломил его и молча сунул мне половину.
— Пока до дому доберешься, вовсе отощаешь… — вдруг шмыгнул носом, прищурясь. — А то оставайся, поживи. С наскоку чего напишешь. Поселим тебя в общежитие, койка найдется.
— Тем более что дома у меня нет.
— Это как?
— Так. Долго кочевал по стране, корреспондентствовал. Вернулся — дом снесли. Вот, разбирают сейчас мое дело.
— А где ж ночуешь?
— У друзей.
— У женатых? Хлопотное дело… Тем более оставайся. Тут воздуху много. Верно говорю.
Я жевал хлеб, глотал его вместе с подступившим к горлу комком и думал: уйду ли, останусь — никуда мне не деться от Витьки Смирнова, Михаила Харина, Кузьмича. Искал героев, а нашел простых мужественных людей, и это, наверное, одно и то же.
