К колоннам ходячих раненых присоединялись и всякие сомнительные элементы, также стремившиеся вырваться из «котла». В принципе это входило в нашу обязанность – отделять козлищ от овец, но мы были просто не в состоянии справиться с таким ворохом проблем. Когда большие группы мужчин не чувствуют над собой контроля, они становятся неуправляемыми и требуется много усилий, чтобы навести среди них порядок.
Какого нам следовало придерживаться критерия? Среди пехотинцев не было, пожалуй, ни одного, который не заслужил бы отдыха после долгого пребывания на фронте. И приказать ему вернуться обратно на фронт в подобных обстоятельствах означает просто послать его на верную смерть. Большинство солдат в подобной ситуации просто рвали справку о выписке из госпиталя и отправлялись в следующий госпиталь; почти наверняка его приняли бы в один из двадцати госпиталей, которые в то время находились в Хейлигенбейле.
Количество пациентов, лежавших в нашем госпитале, продолжало стремительно расти, несмотря на все наши усилия хоть как-то уменьшить их число; я помню, что в один прекрасный день мы насчитали их 1200 человек. Авиационные налеты случались все чаще и чаще, и нам надо было любой ценой сократить число пациентов. Кроме того, мы испытывали острую нужду в медицинском персонале, поэтому Регау и я занялись его поисками.
Мы держали дом открытым для всех желающих, и Мокасин с утра до вечера готовил кофе и бутерброды. Это стало широко известным в округе, и к нам в гости заходили самые разные люди. Однажды появилась целая бригада хирургов, теперь, по сути дела, никому не подчинявшаяся, так как их дивизия попала в плен к русским, и они сразу же получили приглашение остаться и помогать нам. Однако в любом случае эту проблему надо было решить официально. К счастью, начальнику гарнизона, который так любил кофе, в это время поручили командовать всеми боевыми операциями в районе Хейлигенбейля, поэтому он мог издать любой приказ, который считал нужным. Он приказал вновь прибывшей хирургической бригаде остаться работать в нашем госпитале, поэтому теперь у нас появилась возможность оперировать одновременно на четырех столах. Регау уговорил главного хирурга группы армий, настоящего виртуоза скальпеля, также к нам присоединиться, так что мы получили в свое распоряжение исключительно хорошего специалиста. Однако он начал работать теми методами, к которым он привык в больших тыловых госпиталях, а у нас всего лишь был полевой госпиталь, поэтому та неделя, которая ему понадобилась для того, чтобы привыкнуть к новым условиям, оказалась для него довольно тяжелой.
Мы «захватили в плен» бесхозную транспортную часть, которая имела в своем распоряжении пять больших автобусов. Раньше она работала при тыловом складе, и водители были рады остаться с нами. Иначе у них в любой момент могли конфисковать автобусы, а их направить в какую-нибудь наспех сколоченную боевую часть. Подобная охота на людей в то время стала обычным делом.
Две очень красивых латышских медсестры, которые заглянули к нам, чтобы немного обогреться и выпить по чашечке горячего кофе, остались с нами на 3 недели и помогали своим русским подругам.
Однажды ко мне подошел капитан СС, служивший в службе безопасности; он сказал, что видел, как мы здесь работаем, и, поскольку в данный момент он был не у дел, не мог ли он остаться с нами? Мы предложили ему кофе и сигарет. Да, долгое время он находился в Минске. Да, там он служил в СД! Он хотел бы знать, какого дьявола мы об этом спрашиваем. У нас сложилось впечатление, что уж дьявол точно знает зачем.
– Наши «пани», – внезапно сказал Регау, внимательно глядя на эсэсовца.
От Розенберга до Пиллау во льду залива был сделан проход для барж, но иногда он полностью замерзал, что приводило к остановке судоходства. Тогда для перевозки тяжелораненых нам приходилось пускать по льду «пани». Так назывались двухколесные телеги, которые мы заимствовали у крестьян из соседних деревень. На каждой такой телеге помещалось по двое носилок, а также один или два сидящих раненых. Мы накрывали носилки большими бумажными мешками, обкладывали их раскаленными кирпичами и давали раненым целый термос горячего чая. Если они не попадали в снежную бурю, то путешествие до Пиллау обычно занимало от 6 до 8 часов. Смертность от переохлаждения при этом была сравнительно невысокой.
Поначалу все шло хорошо, но затем крестьяне стали чинить различные препятствия. Мы объяснили суть дела эсэсовцу, и он сразу же все понял. Со своими непосредственными обязанностями он справлялся блестяще. Начиная с этого дня каждое утро перед госпиталем стояло 40, а иногда и 60 «пани». Крестьяне больше не издали ни единого жалобного звука, когда поняли, что имеют дело с человеком из секретной службы.
В целом Регау отправил на телегах, которые удалось добыть капитану, 1200 носилок, при этом потери от переохлаждения пришлось воспринимать просто как неизбежное зло. Иным путем наших пациентов эвакуировать уже было нельзя. Поэтому даже эсэсовец хоть раз в жизни смог послужить под невидимым флагом – в основном, конечно, присущими ему методами.
В течение многих недель мимо нашего госпиталя тянулся нескончаемый поток беженцев, поэтому мы открыли специальное отделение для больных и раненых женщин. Иногда, когда проходила особенно интенсивная переброска войск, армия вынуждена была очищать дорогу от беженцев, и не оставалось другого выхода, кроме как столкнуть их повозки с помощью танков на обочину. После этого женщинам приходилось тащить своих детей на руках, и врачи стали большими специалистами по приведению в чувство детей, которые почти замерзли на руках у своих матерей.
Постепенно поток беженцев иссяк, и мимо нас начал двигаться личный состав армейских тылов. Было странно наблюдать, какое громадное количество частей там располагалось и сколько приписанных к ним тысяч людей пережили всю войну, не подвергая себя, по сути дела, никакому риску. В один прекрасный день эвакуация раненых на баржах из Розенберга в Пиллау полностью прекратилась, со всеми имевшимися в его распоряжении машинами в Пиллау перебрался штаб группы армий, который до этого находился внутри «котла», хотя там вряд ли осталась хоть одна дорога, по которой эти машины смогли бы ездить. Нам понадобилась почти неделя, чтобы ценой неимоверных усилий вывезти на наших «пани» раненых и восстановить нарушенный график. В конечном итоге внутри «котла» остались только боевые части.
Линия фронта приближалась все ближе. Русские начали обстреливать город с помощью дальнобойной артиллерии. Число авиационных налетов также возросло, мы их пережидали в бомбоубежищах под административным зданием. В результате сужения линии фронта количество дивизий, которые присылали своих раненых в Хейлигенбейль, постепенно сокращалось; поток раненых не превышал средние показатели, характерные для крупного сражения. Но даже в этом случае наши медсестры могли себе позволить вздремнуть хотя бы на короткое время только в том случае, если наступало затишье на один или два дня. Уже наступил март, и на улице немного потеплело.
