Юзеф опустился на колени. Я пополз вслед за ним в темноте - свет приходилось экономить. Пальцами вытянутой руки я касался его сапог, чтобы не потеряться в этом подземном лабиринте. Потом мы опять шли рядом по широкому тоннелю, подолгу отдыхали и, тесно прижавшись друг к другу, сидели, уперев ноги в противоположную стену. И снова ползли...
Запах, странный и непонятный, ударил мне в лицо. Юзеф засветил фонарик и пошел быстрее. Я едва поспевал за ним... И только тогда, когда что-то легкое как бы коснулось моего лица, я понял, что этот тревожный, непонятный запах - дыхание земли, свежий ветерок осенней ночи... Он прорывался в наши катакомбы через открытый люк.
Мы лежали рядом, навзничь, плечом к плечу на цементном полу и молчали. Голова кружилась от обилия кислорода, в груди что-то хрипело... Мы смотрели на затянутое тучами небо, вдыхали воздух, слушали тишину.
- Ну, Юзеф, огонь, подземные трубы и чертовы зубы мы прошли! вырвалось у меня. - Теперь в воду!
Я стал торопливо раздеваться. Дрожа от холода и возбуждения, оглянулся на Юзефа.
Он сел и протянул мне руку. Лицо его чуть белело в темноте, видно было, как блестели глаза.
- Да-а-а... - протяжно сказал он. - Эти метры через реку будут не легче километров, что остались позади...
- Пройдем и это!
Мы осторожно спустились по наклонной трубе в холодную воду Вислы.
Над Варшавой стояло темное зарево, но выстрелов не было слышно. Неумолчный бой гремел севернее Праги, на той стороне.
Быстрое течение понесло нас вниз; мы не тратили сил на то, чтобы с ним бороться. Оно нам даже помогало. Мы старались плыть без всплесков и много раз замирали, с головой погружаясь в воду, когда над рекой взлетала ракета. В одном месте мы почувствовали, что плыть стало вдруг трудно - нас так и тянуло ко дну. Это была отмель. Отсюда до берега оставалось метров двадцать... Это было в ночь на 2 октября 1944 года.
Что же касается судьбы повстанцев и самого генерала Бур-Комаровского, то, как я узнал позже, она такова: гитлеровское командование, приняв капитуляцию командования варшавского восстания, всех волонтеров загнало в концентрационный лагерь в Пружкове, что недалеко от Варшавы. Генералу же Бур-Комаровскому, по договоренности, гитлеровцы предоставили самолет, и он вылетел на нем, сначала в Швейцарию, а затем в Лондон...
Варшавская трагедия навеки покрыла позором польских эмигрантских правителей, стала страшным символом банкротства реакционных буржуазных политиков.
Впереди Берлин
Весть о моем возвращении из Варшавы в Бялу-Подляску дошла и до наших польских друзей. В тот же вечер ко мне в комнату ворвался мой старый знакомый - поручик Вихота. Он бросился ко мне и, крепко обняв, выкрикивал радостно:
- Жив! Жив! Янек!
Говорили мы с ним о Варшаве. Я рассказал ему, что сбрасываемые нашими и польскими летчиками грузы попадали прямо к повстанцам, что население Варшавы держалось героически, что повстанцы сражались отважно. Когда же я заговорил о капитуляции Бура, Вихота вскочил, лицо его потемнело, и он резко бросил:
- Ну, этому никогда прощенья не будет! Придет время, он еще получит свое. Отольется ему святая кровь варшавян... - Он помолчал, потом уже спокойнее добавил: - Не долго страдать моему городу. Сейчас готовится удар такой силы, что вскоре вся Польша будет свободна.
Действительно, в наших войсках чувствовалась атмосфера приподнятости и ожидания. По всему фронту велась тщательная подготовка к наступлению.
В городе Седлеце, в госпитале, я прошел медицинскую комиссию и был отстранен от службы из-за сильной контузии и перелома левой руки. Чувствовал я себя в самом деле очень плохо. На семьдесят процентов потерял слух, в голове по-прежнему гудело, словно во время артиллерийской канонады. В заключении комиссии было сказано: "...Направить для лечения в Брестский госпиталь". Получив направление и запечатанный пакет, я решил просить у председателя комиссии разрешения остаться лечиться в санчасти при штабе нашего соединения. Просьба моя была удовлетворена.
В конце декабря 1944 года я получил новое назначение. Мне часто приходилось ездить в штабы частей, и я видел: по дорогам вереницей двигались к фронту пехота, танки, пушки.
12 января 1945 года войска 1-го Украинского фронта, несмотря на непогоду, исключающую поддержку авиации, прорвали сильно укрепленную оборону противника западнее города Сандомира, штурмом овладели сильными опорными пунктами гитлеровцев - Шидлув, Стопница, Вислица, Хмельник, Буйско-Здруй - и заняли более 350 других населенных пунктов. Здесь наши передовые части столкнулись с чрезвычайно мощной долговременной обороной гитлеровцев, которые пытались сделать все возможное, чтобы задержать наступление. Смерть подкарауливала наших солдат на каждом шагу: враг минировал все дороги, все подступы к населенным пунктам. Полосы минных полей перемежались с линиями траншей.
14 января перешли в наступление войска и нашего 1-го Белорусского фронта. Бок о бок с советскими солдатами сражались солдаты Войска Польского.
17 января совместными усилиями советских войск и Войска Польского Варшава была освобождена.
Как только город был занят, нашему соединению приказали перебазироваться на аэродром Океньце, вблизи Варшавы. В течение часа все было готово. Мне было приказано сопровождать штабные машины. Я несказанно обрадовался: хотелось скорее домчаться до Варшавы, чтобы узнать о судьбе моих польских товарищей.
...По дорогам к Варшаве тянутся обозы, двигается грозная техника. По обочинам идут и едут люди - возвращаются в покинутый город. Многие расселись на танках, на тягачах, не говоря уже об автомашинах. Я видел наши танки, увитые гирляндами цветов. Бойцов наших встречали, как родных целовали, угощали кто чем мог. К нам в машину подсел старик варшавянин, сапожник Вацлав Корковский.
Въезжаем в Прагу. Предместье Варшавы выглядит празднично. Над домами развеваются польские национальные флаги, с балконов свешиваются ковры, украшенные орлом без короны - гербом демократической Польши. На улицах необычное для раннего часа оживление. По мостовой под звуки песни движется демонстрация, гремят возгласы в честь Советской Армии и ее славных полководцев, в честь Войска Польского, смело выступившего на борьбу против гитлеровских захватчиков.
Наконец мы в Варшаве.
Вацлав Корковский попросил на минуту остановить машину. У бывшего Монетного двора он снял старенькую фетровую шляпу, широко перекрестился и тихо сказал:
- Вот что осталось от тебя, дорогая Варшава!.. Но ты будешь жить...
Мы стояли возле него, как и он, сняв головные уборы.
Действительно Варшава страшно пострадала от рук гитлеровцев. Мы попросили Корковского провести нас до улицы Кручей, где я приземлился в памятную сентябрьскую ночь, где было мое подполье.
