волосы.
— Вы готовы поехать в колонию, чтобы встретиться с Андреем? — задал я первый вопрос.
— Мы в разводе, вы это знаете? — сказал Малахов.
— Простите, не понял? Насколько мне известно, с детьми разводов не оформляют.
— Это я так, для справки, — произнес он, — чтобы вы были в курсе дела. А поехать не только готов, даже собирался.
— Вы уверены, что разговор с сыном у вас получится?
— Она уже наплела вам чего-нибудь? — спокойно произнес Роман Сергеевич.
— Нет, — сказал я. — «Наплел» ваш сын.
— А что именно?
— Роман Сергеевич, вам не кажется странным, что не я вас спрашиваю о позиции вашего сына, а вы меня?
Он совершенно не смутился, поправил ромбик на лацкане, свидетельствующий об окончании высшего учебного заведения, и громко потянул носом. Мне не было его жалко, я чувствовал, что теряю объективность, но ничего не мог с собой поделать. На протяжении нашей долгой беседы он выглядел слишком уравновешенным и, что самое противное, удовлетворенным, — не понимаю только чем. Я смотрел на Романа Сергеевича и представлял себе, каким будет Андрей лет через двадцать, и это представление сопровождалось в моей фантазии утратой чего-то положительного, что еще было в нынешнем Андрее, и приобретением чего-то неприятного, чем обладал его отец.
— Скажите, пожалуйста, вы в домино играете? — спросил я ближе к концу разговора, интуитивно почувствовав не столько необходимость, сколько возможность задать этот вопрос.
Он ни на мгновение не удивился и вообще не выразил каких-либо эмоций.
— Да, — сказал он, — играю.
— Во дворе?
— И в парке. Там есть такая беседка. А что?
— Но как же все-таки получилось, Роман Сергеевич, что сына вы проглядели? Упустили его? Можно сказать, потеряли?
Он отвернулся лицом к окну, и вдруг я уловил едва заметное движение мускулов на щеках и быстро-быстро замигавшие ресницы, и понял, что он собирает сейчас все свое мужество, чтобы остаться мужчиной.
И тогда я сказал сам себе: «Не торопись! Не так все просто, как выглядит с первого взгляда…»
Отец. Вот несколько эпизодов из детства Андрея Малахова, проливающих свет на его нынешнее отношение к отцу и в какой-то степени на воспитательную атмосферу, царящую в доме.
Андрею седьмой год. Вместе с родителями он отправляется за город по грибы. К вечеру, изрядно устав, семья выходит на большую поляну, где стоит стог сена. «Какая прелесть! — нечто подобное восклицает мать. — Давайте здесь заночуем!» Но отец начинает кричать Зинаиде Ильиничне, что она сошла с ума, и чуть не топает на нее ногами. «Папа, — вмешивается Андрей, — почему нельзя?» — «Много будешь знать, скоро состаришься!..»
Потом Андрей скажет мне, что его отец трус, — скажет легко, без переживаний, как о постороннем.
Когда ребенок дает оценку родителю, эта оценка не приговор суда: она и доказательств не требует, и обжалованию не подлежит. Но все же я попрошу Андрея привести пример отцовской трусости, и вот тогда, на секунду задумавшись, он выкопает из памяти эту несостоявшуюся ночевку в лесу. «Ты все рассказал?» — скажу я, полагая, что им опущены какие-то очень важные детали, связанные то ли с паническим выражением глаз отца, то ли с его суетливыми жестами, — детали более существенные для убийственной характеристики, нежели фабула эпизода. Андрей промолчит, только пожмет плечами, и будет, вероятно, прав, потому что ведь это не он, а я стремлюсь к тому, чтобы убедить читателя, у него такой заботы нет. Применив свою собственную систему измерений, он пришел к выводу, что отец трус, и все, и кончен бал, и попробуйте ему не поверить, даже если отец приведет тысячу и одно доказательство своей храбрости.
Дети, как правило, идеализируют родителей, до поры до времени преувеличивая их возможности. Но если уж приуменьшают, то «не без дыма». Когда я напомнил Роману Сергеевичу эпизод в лесу, он искренне удивился: «Ерунда какая! Ну ходили мы по грибы. Дело к осени было. Андрей простудиться мог, при чем здесь трусость!.. — Потом сделал паузу, правой рукой пощупал бицепсы на левой, как бы проверяя, на месте ли они, и вдруг изложил свое кредо: — Откровенно говоря, если один на один, я никогда не трушу, можете не сомневаться. Но если у него какая-нибудь велосипедная цепь в руках или их двое, я не дурак, чтобы ставить свою жизнь под сомнение. И вам не советую!»
Андрею десять лет. Бабушка Анна Егоровна, вопреки совету Романа Сергеевича, относит в починку старый сломанный медальон. В мастерской золотую застежку подменивают на медную, и отец громко злорадствует: «Что я говорил! Не рви цветы — они завянут! Не верь друзьям — они обманут!» Эти строки из чьего-то стихотворения Андрей запоминает на всю жизнь. Тогда же происходит еще один эпизод. По случаю дня рождения мать дарит Андрею пятнадцать рублей — «подарок», к слову сказать, в стиле семьи Малаховых. Отец, узнав о деньгах, тут же берет их взаймы под «честное слово» вернуть в получку. Но проходит одна получка, вторая, третья, и наконец Андрей робко напоминает отцу о долге. Роман Сергеевич невозмутим: «Какие пятнадцать рублей? Ты что, с похмелья? — И, видя, что сын задыхается от бессильного гнева, отечески продолжает: — У меня в твои годы были деньги, заработанные честным трудом: я играл в расшибалку. А ты на дармовые хочешь прожить?!»
Потом Андрей назовет отца обманщиком, надувалой и приведет для иллюстрации эти два примера. Каковы криминогенные последствия «воспитательного метода» Романа Сергеевича, мы увидим дальше. Пока лишь скажу, что, когда однажды я заговорил с Андреем о Дон Кихоте и задал вопрос, был ли Рыцарь Печального Образа счастливым человеком, меня не удивил решительный ответ Андрея: «Вы что! Как можно быть счастливым, если тебя все обманывают!»
Андрею двенадцатый год. Каким-то образом у него оказывается собственный лотерейный билет, на который падает выигрыш: стиральная машина. Разумеется, я уже говорю «разумеется», отец отбирает билет у сына. «Не имей сто друзей, — говорит он, — а имей сто наличными!» Вместе с сыном Роман Сергеевич идет к сослуживцу, продает билет и получает сверх выигрыша лишнюю десятку. И хотя прибыль Малахов «честно» вручает сыну, Андрей потом скажет мне, что его отец жук и жмот, — именно этими словами он характеризует вопиющую меркантильность отца.
И тут уж примеров — изобилие.
Воскресный день. Мать предлагает выбор: или пойти в театр, или в гости к тете Клаве. Андрей хочет в театр. «Дурак! — смеется отец. — В театре тебя кормить будут? То-то же!»
Отец приносит домой черную каракулевую шапку, и мать начинает его пилить: «Зачем купил? У тебя есть зимняя, у Андрея тоже есть, только деньги зря тратишь…» Зная, что отец никогда не
