Эйзенхауэр почувствовал облегчение.
"Мы не говорим сейчас об ограниченной войне с применением кистеня", - заявил президент на заседании Совета национальной безопасности. "Речь идет о том, чтобы подойти к порогу третьей мировой войны".
В этом мини-кризисе Фостер вел себя так же, как и во время дебатов по поводу Дьенбьенфу несколькими месяцами ранее. Его инстинктом было отвечать на глобальные вызовы применением военной силы или, по крайней мере, угрозой ее применения. Эйзенхауэр был более осторожен, предпочитая перемещаться по "узким и опасным водам между умиротворением и глобальной войной".
Однако Фостеру удалось убедить Эйзенхауэра в том, что он не должен приносить "Красному Китаю" извинения за тайные полеты над китайской территорией - даже если это могло бы привести к освобождению двух захваченных ЦРУ летчиков.
В конце 1954 г. китайское правительство объявило, что двое, Джон Дауни и Ричард Фекто, чей самолет был сбит во время выполнения задания по доставке курьера ЦРУ в Китай, предстали перед судом, были признаны виновными в шпионаже и приговорены к длительным срокам заключения. Оба признали свою вину. Премьер-министр Чжоу Эньлай заявил, что готов вести переговоры об их освобождении, и даже пригласил родственников этих людей навестить их. Фостер запретил эти визиты и осудил китайцев за "предосудительное" заключение двух американцев в тюрьму по "сфабрикованным обвинениям". Он мог бы использовать это дело для начала диалога с Китаем. Однако, как он показал, отвергнув Чжоу в Женеве несколькими месяцами ранее, он был настроен противоположным образом.
В 1957 г. Чжоу сделал еще одно предложение, предложив освободить двух летчиков, если Фостер разрешит делегации американских журналистов посетить Китай, но Фостер презрительно отверг это предложение, назвав его "шантажом". Так дело и пролежало более десяти лет, пока китайско-американская враждебность, наконец, не стала ослабевать. В более теплом климате, который был связан с визитами президента Никсона в Пекин в начале 1970-х годов, США наконец-то сделали признание, которого так ждал Китай: эти два человека были сотрудниками разведки. Фекто был освобожден в 1971 году. Дауни вернулся домой два года спустя.
"Чтобы полностью понять сложный и неутешительный ход "дела заключенных", нужно обратиться к государственному секретарю Джону Фостеру Даллесу", - заключало одно из исследований спустя годы.
Чрезвычайная враждебность министра к китайским коммунистам и коммунизму в целом, а также его склонность к чрезмерному упрощению и преувеличению исключали возможность сотрудничества с китайцами. Будучи моралистом до конца, Даллес последовательно рассматривал дело Дауни-Фекто как борьбу между добром и злом, между добром и злом, и поэтому компромисс никогда не был реальной возможностью. Кроме того, сильная приверженность Даллеса консервативному "китайскому лобби" и маккартизму в Вашингтоне придавала его моральному отвращению к китайцам определенную политическую легитимность. Хотя эти характеристики могли быть обычными для американских чиновников 1950-х годов, личность Даллеса как госсекретаря (да еще пользующегося непоколебимым доверием президента) оказывала исключительное влияние на американскую политику и действия. Таким образом, Джону Дауни и Ричарду Фекто не повезло, но не случайно, что в разгар холодной войны, когда госсекретарем США был упрямый, антикоммунистический и антикитайский деятель, они оказались в тюрьме на два десятилетия после тайного полета над Китаем.
Поскольку мало кто из лидеров других стран считал мир столь же непримиримо разделенным, как Фостер, он часто оказывался в изоляции. Особенно плохими были его отношения с Великобританией. Он считал министра иностранных дел Идена мягким, слабым и не желающим противостоять советской угрозе - едва ли лучше, чем французы, решение которых оставить Индокитай он считал непростительным. По словам одного из близких помощников Фостера, он "абсолютно не считался" с позицией Идена по мировым вопросам и считал, что "на британцев просто нельзя положиться". Иден, который безрезультатно умолял Фостера смягчить его отношение к Китаю, в ответ так же низко оценил его. Он считал Фостера узколобым идеологом и осуждал его яркие разоблачения коммунизма. Согласно воспоминаниям одного из советников Идена, британский министр иностранных дел считал Фостера "всегда готовым к буйству".
Черчилль согласился. После одной из их встреч он заметил: "Фостер Даллес - это единственный известный мне случай, когда бык носит с собой свою посудную лавку".
Хотя Фостер и Аллен продолжали придерживаться практически одинакового мировоззрения, их личная жизнь оставалась такой же разной, как и прежде. Аллену нравилось быть в центре внимания на ужинах и вечеринках, где он мог произвести впечатление на мужчин и пофлиртовать с женщинами. Иногда он не только флиртовал. Одной из женщин, с которой, по некоторым данным, у него был роман в середине 1950-х годов, была Клэр Буф Люс, жена его старого друга Генри Люса, который в то время встречался с давней партнершей Аллена Мэри Бэнкрофт. По некоторым данным, еще одной его избранницей была королева Греции Фредерика, в прошлом немецкая принцесса. Возможно, Люс пошутил, когда поместил Фредерику на обложку Time с надписью "Моя сила - любовь народа".
Один иностранный корреспондент, освещавший в этот период события на Ближнем Востоке, встретил Аллена на приеме в Каире, где тот пытался организовать свержение президента Гамаля Абдель Насера. "Мы оживленно беседовали об арабо-израильских проблемах, - писал потом корреспондент, - когда мимо прошла длинноногая шведская блондинка, показала в широкой улыбке все зубы и сказала: "А, Аллен Даллес!". Он как выстрел метнулся в ее сторону".
Фостер умел отдыхать по-другому. Раз в несколько месяцев они с Джанет уезжали в свою хижину на острове Дак в озере Онтарио. На это время он прекращал контакты с Вашингтоном, отказывался от визитов и посвящал себя парусному спорту, рыбалке, пешим прогулкам и всему остальному, что могло отвлечь его от работы и навеять воспоминания о детстве. В 1955 г. ему исполнилось шестьдесят семь лет, но он выглядел удивительно бодрым.
"Если учесть, что у него был тромбоидный флебит, очень плохие глаза, малярия, вывих диска, дивертикулит, довольно серьезная сенная лихорадка, если он не следил за ней, и, наконец, рак, то есть целый комплекс физических заболеваний, то удивительно, как он не позволял им ограничивать его деятельность или затуманивать его мозг", - удивлялась впоследствии его сестра Элеонора. "Он получал от своего тела и разума примерно столько, сколько мог".
Отдых Фостера на острове Дак и его непрекращающиеся зарубежные поездки были отчасти способом убежать от своих административных обязанностей, к которым он не испытывал никакого интереса. Он хотел управлять миром, а не Государственным департаментом. На окружающих он производил впечатление, которое один из современников назвал "тяжелой непроницаемостью большого медведя - массивного по телосложению, энергичного, работоспособного, уверенного в себе". Близость к Эйзенхауэру делала его влиятельным, но он оставался замкнутым, отстраненным человеком, каким был
