Глава 8
ВЗГЛЯД С ДРУГОЙ СТОРОНЫ
При недостатке информации о том, что происходило «там, наверху», за сценой, я могу рассуждать о разных условиях, при которых велась война со стороны союзников и немцев лишь в общих чертах. Я не стану впадать в ошибку и предполагать, что «с другой стороны холма» все было совершенно.
Способы ведения войны конечно же отличались на противоположных сторонах и уже были рассмотрены в главе шестой, где мы обсуждали Итальянский театр военных действий. Фундаментальное отличие заключалось в численном преимуществе и снаряжении, которым располагал наш противник. После вступления в войну Соединенных Штатов баланс сил резко склонился в сторону врага. Военного потенциала США было достаточно не только для того, чтобы увеличить дефицит сил немецкой армии на Африканском, Итальянском и Западном театрах военных действий, но и укреплять материальную часть русской армии. Значение этой помощи невозможно переоценить, и кажется вполне допустимым, что Россия вряд ли могла бы перейти к наступлению без нее[46].
Дальнейшее решающее отличие лежало в превосходстве британцев и американцев на суше и на море, которое стало практически полным после 1943 года. Из-за этого мы не могли найти способ существенно задерживать продвижение врага, не говоря уж о том, чтобы помешать ему перевозить на судах людей и снаряжение из Америки в Европу или предотвращать операции по высадке союзников. В целом превосходство врага в воздухе было более решающим, чем общее численное превосходство его сражающихся солдат. Воздушные флоты западных союзников более существенно нарушили равновесие сил, чем неисчерпаемые массы русских солдат.
Из-за этого преимущества союзников была резко сокращена возможность Германии использовать свои линии коммуникаций для перемещения больших групп войск с Востока на Запад и обратно, по мере их потребностей. Какой смысл в хорошо развитой железнодорожной сети, если метко нацеленные бомбы на какой-нибудь виадук могли на несколько дней, а то и недель вывести его из строя? Инциденты, подобные этому, опрокидывали все расчеты, в том числе расписания движения. В 1914–1918 годах можно было рассчитать в пределах часа, сколько времени потребуется, чтобы совершить железнодорожные переброски, даже на весьма отдаленные расстояния. Теперь это исключалось. Каждое предсказание продолжительности движения войск теперь заканчивалось следующей оговоркой: «Если не будет разрыва линии, вызванной воздушной атакой противника». С 1943 года и далее время, которое требовалось на перемещение войск, больше не зависело только от нашей организованности, но также, и чаще всего, от действий вражеских воздушных сил. Бомбовые атаки и в некоторых местах деятельность партизан срывали графики движения, иногда во много раз увеличивая время, необходимое для передвижения. Например, еще в 1943 году перевозка пехотной дивизии с Восточного фронта в Италию заняла по крайней мере четыре недели в среднем, вместо обычных десяти дней.
После потери Северной Африки и еще больше после капитуляции Италии война для немцев утратила характер сражения на внешних линиях. Вместо этого мы оказались в громадной осажденной крепости, границы которой стали неудобно маленькими после поражений на Востоке осенью 1944 года и после успешного вторжения в Нормандию. Это сужение позволило союзникам усилить интенсивность своей воздушной войны, и, по мере того как атаки становились все чаще, обучение и снаряжение люфтваффе неизбежно ухудшались.
Кроме того, союзники располагали дополнительным очень важным преимуществом: скоординированным руководством. Вряд ли можно сказать, что таковое существовало у Германии и ее сателлитов даже перед изменой Италии в 1943 году. Европейские сателлиты мало что могли внести в такое равновесие. Дискуссии между германским Верховным командованием и их союзниками почти полностью ограничивались тем, до какой степени оказывать помощь союзникам, которую могли бы обеспечить немцы, и оказывать ли помощь вообще. Не было продолжительных контактов с Японией, и не было никаких соглашений о продолжительных совместных предприятиях. Старый закон конфедеративного ведения войны состоит в долгосрочной перспективе, в том, что слабые союзники становятся в большей степени препятствием, нежели подмогой. Помощь, которая требуется для того, чтобы поддержать их марку, иногда требует мер, которые разрушают широкую стратегию войны и приводят к распылению сил. Слабость союзника оказывает сильное влияние, но только, разумеется, негативное. У Германии сильных союзников не было.
Совсем иными были условия союзников, насколько об этом можно судить со стороны. Для начала три могущественные нации, полностью поддерживаемые своим народом, стояли на одной стороне и опровергли успокоительную ложь Геббельса, что сильный сильнее всех в одиночку. Союзники могли поддерживать слабые государства без особых для себя трудностей. Постоянные конференции между британскими и американскими офицерами и различные встречи «Большой тройки» свидетельствуют о том, что были сделаны большие усилия для подобного сотрудничества. Так, в Средиземном море американские войска подчинялись британскому командованию, в то время как отношения в Западной Европе были обратными.
Впрочем, полного единства оказалось достичь невозможно ни с русскими, ни между британцами и американцами. План Черчилля состоял в том, чтобы открыть второй фронт в Юго-Восточной Европе, вместо того чтобы сделать это на Западе. Сегодня вполне можно понять, почему Сталин сопротивлялся этому предложению, даже несмотря на то что это был самый быстрый способ принести ему облегчение, о чем он часто просил. Но еще труднее понять, почему против этого также возражали США. Германия не могла ни серьезно помешать, ни предотвратить приготовление и исполнение этого вторжения в Греции или на территории Истрии, то есть в Адриатике. И можно принять на веру, что план Черчилля положил бы конец войне гораздо раньше.
Я уже показывал в главах пятой, шестой и седьмой, что шансы более ранней победы союзников были упущены их методичными процедурами, медлительностью и неумением воспользоваться стратегическими возможностями в Африке, Италии и на Западе. С другой стороны, мы теперь знаем, что это были политические решения на Ялтинской конференции, которые заставили их упустить возможность захвата Берлина раньше, чем туда добрались русские.
Единая система командования союзников – предмет особой зависти германских генералов. Под управлением их главнокомандующего театром военных действий были все три рода войск. Фельдмаршал Александер и генерал Эйзенхауэр не соглашались и именоваться главнокомандующими, но, в сущности, они таковыми являлись. Насколько же трудна была участь большинства главнокомандующих германскими группами армий или театром военных действий. Им разрешалось давать прямые указания флоту, люфтваффе, полиции и военной администрации только в случае «опасного промедления», то есть в исключительных обстоятельствах. Такая ситуация отражала хаотичную систему правления в национал-социалистическом унитарном государстве, которое было построено так, чтобы была лишь одна партия и власть диктатора не имела соперников. Западные демократии по контрасту с этим находили возможность устанавливать четкие границы власти там, где это было необходимо. В германском «Государстве вождя» каждому приходилось работать в путах, которыми сковывал их человек, прислушивавшийся только к собственному голосу и который привел свой народ – посредством многих случайных побед – к окончательному разгрому.
