7 апреля 1944 года убежали словацкие евреи Рудольф Врба (настоящее имя Вальтер Розенберг) и Альфред Ветцлер; оба работали в Биркенау регистраторами[340]. Переждав три дня в заранее подготовленном укрытии, они пошли вверх вдоль Солы, пересекли границу со Словакией и благодаря помощи случайно встреченных людей, 25 апреля благополучно добрались до Жилины[341].
Следующую пару составили Чеслав Мордович и Арношт Росин, причем Росин (№ 29858) — бывший и старейший член «зондеркоммандо» и, наверное, единственный, кому удалось от этой «чести» откупиться (он прибыл в лагерь 17 апреля 1942 года и после нескольких недель на строительстве лагеря в Биркенау был включен в «зондеркоммандо», но за взятку был переведен в качестве старосты блока в барак № 24). Они бежали 27 мая 1944 года — примерно по той же схеме, что Ветцлер и Врба. 6 июня их даже арестовали в словацкой деревушке Недеца, но приняли за контрабандистов (у них были с собой доллары) и отпустили, вернее, позволили местной еврейской общине выкупить их из тюрьмы и спрятать все в том же Липтовски Святы Микулаше[342].
Время от времени члены «зондеркоммандо» пытались бежать и со своих рабочих мест, но всегда неудачно. Особенно громким был провал побега пятерых во главе с французским евреем-капо Даниэлем Остбаумом, подкупившим охрану. Их поймали и вместе с подкупленным охранником, которого Остбаум выдал, казнили[343]. Этот побег был использован как повод для очередной ликвидации «зондеркоммандо» в феврале 1944 года — и это та самая селекция, о которой пишет Градовский в «Расставании»[344].
Были и другие задокументированные случаи еврейского сопротивления или коллективного неповиновения в лагере. Так, ночью 5 октября 1942 года около 90 евреек-француженок были убиты во время «кровавой бани», устроенной эсэсовцами и немками-капо (из уголовниц) в бараке женской штрафной роты в лагерном отделении Аушвица в Будах (близ Биркенау). Шестеро из их особенно рьяных убийц были даже казнены 24 октября после проведенного политотделом расследования[345].
Встречался и еврейский самосуд — правда, только по отношению к «своему», к еврею-коллаборанту: так, «незарегистрированные» евреи из Лодзи якобы забили до смерти ненавистного им председателя юденрата Румковского прямо перед их общей газацией[346].
А вот история, которая облетела весь концлагерь, ибо — с небольшими вариациями — ее рассказывали десятки человек. 23 октября 1943 года в Аушвиц прибыл транспорт с так называемыми «евреями на обмен» из Берген-Бельзена, в основном, богатыми евреями из Варшавы. Их заставили раздеться, и тогда одна женщина, красавица-артистка, улыбнувшись, хлестнула только что снятым бюстгальтером по лицу стоявшего рядом высокопоставленного эсэсовца (Квакернака), выхватила у него револьвер и двумя выстрелами смертельно ранила раппортфюрера Шиллингера, стоявшего рядом с Квакернаком[347], а также самого Квакернака или унтершарфюрера СС В. Эмериха. После этого и другие женщины набросились на эсэсовцев в попытке выхватить у них оружие, но всех их перестреляли на месте. Своего рода Массада посреди Холокоста!
Спонтанное сопротивление демонстрировали иногда и члены «зондеркоммандо»: два греческих и три польских еврея транспортировали однажды пепел к реке под конвоем всего лишь двух эсэсовцев. Греки — оба флотские офицеры и оба из Афин — напали на них, одного утопили и переплыли на другой берег, где вскоре и были пойманы (все трое польских евреев при этом стояли и безучастно смотрели)[348]. Одним из двух греков был кадровый офицер Альберто (по другим источникам — Алессандро или Алекс) Эррера, имя которого фигурировало и в связи с подготовкой восстания, что позволяет датировать это событие скорее всего августом или сентябрем 1944 года[349]. Отчаявшись дождаться общего восстания, Эррера не преминул воспользоваться предоставившимся случаем и «восстал» самостоятельно.
Примером не спонтанной, а длительной и «рафинированной» подготовки может послужить еще один — и, увы, тоже неудачный — побег шести польских евреев из Аушвица, состоявшийся 28 сентября 1944 года. Беглецы прикинулись двумя эсэсовцами, сопровождавшими четырех стекольщиков к определенной стройке. Всех их нашли — поймали или расстреляли, но те, кто встал под пули палачей, выкрикивали здравицы в честь Сталина и свободной Польши (вся эта акция была бы совершенно невозможна без опоры на польское подполье)[350].
Более успешными оказались побеги[351] советских военнопленных и членов польского Сопротивления. Бежали они совершенно по-разному: первые — как-то безоглядно, на авось и не считаясь с «ценой вопроса», а вторые — не бежали, а именно устраивали побеги: долго и осторожно и то лишь после того, как была отменена — из соображений сбережения трудовых ресурсов — коллективная ответственность за них. Бежали в основном к «своим» — к партизанам из Армии Крайовой: связь с ними у польского подполья была действительно налаженной[352].
Во главе лагерного подполья стояли поляки (Юзеф Циранкевич, Збышек Райноч и Тадеуш Холуй), австрийцы (Хайнц Дюрмаер, Эрнест Бургер, Герман Лангбайн) и немцы (в частности Бруно Баум, заменивший Бургера). Но в организации состояли и русские, и евреи[353]. А вот французы и бельгийцы не примкнули к общей организации, предпочтя маленькие, но свои очажки. Своя автономная организация, судя по всему, была и в чешском лагере.
До февраля-марта 1942 года, когда начали поступать первые еврейские эшелоны, Аушвиц был почти исключительно польским лагерем, и, несмотря и на то, что в 1943-м евреев было уже втрое, а в 1944 году даже вчетверо больше, чем поляков, именно польское Сопротивление было наиболее организованным и сильным. Поляки постепенно вытесняли даже немцев-рейхсдойче со всех важных внутрилагерных постов[354].
Строго говоря, какого-то общепольского Сопротивления в контексте Второй мировой войны не было и не могло быть: но если между «аковцами» и «аловцами»[355] где-то и возникало какое-то единство, то как раз в тяжелых и чрезвычайных ситуациях, таких, например, как во время Варшавского восстания или в жестких обстоятельствах концлагеря.
Свою деятельность подпольщики из Аушвица I понимали прежде всего как постепенный захват ключевых позиций — должностей так называемых функциональных узников (капо, форарбайтеров, штубендистов и др.) — и систематическое вытеснение с этих должностей своих политических соперников, вытеснение любой ценой. Кроме того, подкармливание и облегчение режима для своих, нередко помещение их в изоляторы к «своим» врачам, иногда — создание фальшивых документов и даже смена номеров. Начиная с 1943 года подпольщики регулярно слушали радио и раз в неделю — по принципу радио, но «сарафанного» — проводилась своего рода политинформация. Искались и находились различные пути для взаимодействия с другими лагерными отделениями и, что особенно трудно и важно, с внешним миром: за время существования лагеря на волю было переправлено около 1000 касиб! И это, наверное, самое серьезное из того, что заговорщики могли поставить себе в заслугу: на основании этих касиб в Кракове выходила даже летучая газета «Эхо Аушвица»[356].
