Письмо вышло уж очень пессимистичное и безнадежное. Но второе я думаю изменится, рассчитываю на свою удачу, а первое действительно отражает настроение. Одиночество заедает, а ты знаешь, что это самое ужасное в моей жизни.
Но ничего, уверена, что скоро напишу лучше. Ничего не пишу о немцах, Берлине. Кое-что писала уже в письмах, а лучше всего до приезда. Кстати, о приезде и не мечтаю, думаю на месяц-полтора здесь остаемся.
Целую Вас всех очень крепко, мои дорогие. Напишите об Адриане, и тогда будет все хорошо. ППС 71650/ Я, мне. Теперь обещают посылать почту самолетами. М.
Берлин, 5 июня 1945 г.
Милый Толик!
Наконец-то свалилась тяжесть с плеч — получила от тебя, Толек, и от девочки Ваши милые письма с сообщением об Адриане. Этот день был у меня праздником. Хотела тотчас же ехать в Росток, но благоразумие взяло верх, и жду письма. Если же не получу до 8-го — то поеду. Благоразумие в том, что:1) не знаю точного адреса; 2) расстояние туда 300 км и дорога неизвестна; 3) машина требует с собой много бензина, а его нет; 4) сейчас у меня срочное дело, которое бросить нельзя. Как видишь, поездка слишком рискованная. А главное, боюсь с ним разъехаться, если он вообще еще там. Конечно, ужасно обидно, что Адриан может опять уехать далеко, но вместе с тем я так счастлива, что он благополучен, что остальное уже неважно. Здесь я насмотрелась многого и вижу, какая опасность была для всех наших людей при взятии больших городов.
О себе. Настроение сильно улучшилось, но все же временами если духом и не падаю, то неприятностей много. Уже много сделали, и все же можно было бы больше, если бы все знать заранее, и дни так быстро бы не летели, когда становится уже поздно. Опять остановка с легковыми машинами — все дела из-за этого затормозились. Приехали Чаушанский[43] из Ленинской и одна сотрудница из Исторической библиотеки[44] — подмога большая, и мне стало легче.
Этот "маленький"[45] немного напоминает Боярскую[46], и поэтому страшновато. Отсюда бывает неестественность, беспокойство и неуверенность, не говоря уже о связанности. Но все же лучше, чем раньше. Ты был прав, были моменты, когда почти падала духом. Но ведь об этом знаешь только ты, а на вид я всегда бодра и уверена в себе.
Здесь жизнь меняется с каждым днем. Немцы вышли из своих убежищ, освоились с положением, счастливы, что война окончилась, и некоторые из них, если им верить, конечно, благодарны Красной Армии за то, что она освободила их от бомбежек и Гитлера. Расслоение у них большое, но все они не считают себя виновниками войны. Основные улицы очищены от камня, много зелени, и иногда не замечаешь, что по обеим сторонам улиц развалины. По воскресеньям немцы одеваются по-праздничному и выходят гулять всей семьей по улицам разрушенного города.
Как-нибудь еще подробнее опишу их.
Крепко целую всех Вас. М.
Берлин, 18 июня 1945 г.
Милый, родной Талик!
С 13-го у меня Адриан. Много можно говорить о нем, но писать трудно. Замечательный внешне — рослый, красивый, прекрасно одет, загорелый, здоровый юноша. Внутренне — безусловно хороший, но налета ненужного очень много. Конечно, трудно ему будет первое время дома, да и нам не легче. Фронтовая жизнь сильно отложила отпечаток. Пьет по-фронтовому в меру. Не курит. Широта российская — напоминает Ивана Михайловича[47]. Плевательское отношение ко всему. Жестокость сильная. От нас отвык. Первые дни был чужой и для меня как-то чужд был, сейчас обошлось. Время, конечно, сотрет, но надо подготовиться к тому, что все это время жили мы разными жизнями и понять друг друга будет трудно первое время. Боюсь, что тебе будет еще труднее. Придется чем-то своим внутренним тоже пожертвовать.
Работать стало лучше, но все же удовлетворения мало. Нет того, чего хотелось бы, главным образам для своей библиотеки, а главное, сильный беспорядок и нет сил все это улучшить.
Адриан уезжает 21-го. Последние дни он мне помогает, а в первые дни я его возила по городу и показывала все достопримечательности[48]. Открылся здесь ресторан "Москва", и мы его посетили, оставив большую толику денег, — угощал Адриан. Цены наших ресторанов. И такой же гастроном открыт. Ну да это все при встрече. Были у нас принципиальные разногласия с сыном и сейчас остались, немного углы только сгладились. Да, фронтовая жизнь совсем другое, чем мы предполагали, — каждую минуту смерть или новая жизнь. Понять можно, только наслушавшись всех описаний.
Крепко тебя и Вас всех целуем. Пусть девочка чаще мне пишет, а то каждый день без писем тяжело. Много, много есть чего рассказать.
М.
Письмо сотрудникам Государственной центральной библиотеки иностранной литературы.
Берлин, 24 июня 1945 г. 10 ч. утра
Милые друзья! Сегодня и вчера сразу получила от Вас письма — Зоя Лазаревна, Зинаида Федоровна, Деляра Гиреевна, Надежда Зиновьевна[49]. Привет Вам и всем, кто уже написал и еще пишет. Поздравляю Вас всех с Днем Победы. Сейчас по радио передают парад с Красной площади, и так ясно представляю себе Москву, украшенные площади и улицы и ликующий народ. И Вы среди него. Мне очень обидно, что в эти мирные исторические дни я так далеко от своих. Хотелось бы бросить все и быть в родной Москве. Ведь такие дни на всю жизнь глубоко врежутся в память. Будущее воскресенье мы тоже ждем парада, но не знаю, удастся ли нам, приезжим, там быть. Ну да разве можно сравнить этот день у Вас с днем здесь! Лирику в сторону…
<">
Пришла ли первая партия книг? Не пропустите первоочередность. Книги эти не те, о которых мы мечтали. Но не отказывайтесь и от них. Кстати, Зоя Лазаревна, возобновите дружбу с Карагановым[50] — они смогут нам помочь в получении книг других государств. Сейчас у них возможности есть. В этом Вам сможет помочь Чекина[51]. Только проявляйте инициативу и настойчивость.
Конечно, самое главное — помещение. А может быть, стоит перед Прониным[52] совместно с Комитетом[53] поднять вопрос о новом помещении в центре и в 5000 кв. м? Оборудовать его будет легче через трофейные управления. Наряду с этим — выселение УВЭР. Чтобы все это сделать — надо соответствующее постановление Совнаркома Союза. Комитет через Пронина это сделать сможет.
