Дорога из подземелья казалась очень длинной. А ее нужно было пройти ровным, спокойным шагом. Мы понимали: фашисты по нашему поведению будут судить о тех, кто их блокировал.
Нужно отдать должное Алексею Прокопьевичу Бересту. Он шел неторопливо, высоко подняв голову. Мы с Ваней Прыгуновым сопровождали своего «полковника».
Они возвратились в расположение батальона в четыре часа ночи. А утром снова загремело. Немцы атаковали одновременно из подвала и со второго этажа.
— Это был страшный бой. По нас били сверху и снизу, с фронта и тыла, — продолжал рассказывать Берест. — Боеприпасы кончались, и в ход пошло трофейное оружие. Сержант Сьянов принял командование ротой и, уложив немецкого пулеметчика, вел огонь из его оружия. Кончились патроны и у меня. Мне удалось оглушить немца железным прутом, и я захватил его автомат. А потом, когда стоял за колонной и стрелял, у моих ног разорвалась брошенная гитлеровцем граната. Осколки посекли ноги, и я упал. Хорошо, что подоспела нам помощь. Из рейхстага тогда вывели пленными около 1 800 человек. Я же оказался в госпитале…
— Послушай, Алексей Прокопьевич, как же так? Вы трое водружали знамя, солдат удостаивают званием Героя, а их командира лишь орденом. Почему так? — не скрыл я недоумения.
— Э-э, — махнул он рукой. — На войне бывало всякое. Не тебе объяснять. Был и я представлен к званию Героя, только меня вычеркнул из списков сам маршал Жуков. Вроде бы усомнился в том, что я вел разведчиков. «И тут политработник», — будто бы сказал он с досадой. Политруков он не очень жаловал. Первому, кому я высказал обиду, был член Военного Совета нашей группы войск генерал Телегин. Штаб находился в Потсдаме, в особняке, за высокой оградой. Попасть к нему через ворота не удалось. Дежурный офицер, узнав для чего я прибыл, позвонил куда-то и ответил отказом:
— Не до тебя, лейтенант. Да и члена Военного Совета нет. Уехал куда-то.
Тут на мое счастье подкатил лимузин. Часовой вытянулся.
— Кто это? — спросил я.
— Телегин, — ответил гвардеец.
Не раздумывая, я зашел за угол и — через ограду. Генерала застал у входа в здание.
— Разрешите обратиться? — спросил я как можно уверенней.
— Что такое? Кто вы?
— Лейтенант Берест из 150-й стрелковой дивизии.
— Мне некогда, лейтенант. — И он направился к двери.
— Тогда я вынужден буду обратиться к товарищу Сталину.
Генерал остановился, поглядел на меня.
— Хорошо. Идемте.
Мы поднялись в его кабинет. Не приглашая сесть, молча выслушал не очень-то связную просьбу.
— В какое время вы установили знамя? — спросил он. — Сколько было на часах?
— Перед полуночью, — уверенно ответил и уточнил: — Двадцать два часа с минутами. 30 апреля.
Генерал спросил не случайно. Дело в том, что в тот день, опережая события, в Москву на имя Верховного Главнокомандующего было послано донесение командования 1-го Белорусского фронта. Его подписали маршал Жуков, член Военного Совета генерал Телегин и начальник штаба фронта Малинин. В нем сообщалось, что Знамя на рейхстаге установили в 14 часов 25 минут. Так донесли из войск. И теперь генерал Телегин попытался получить точные сведения у человека, который Знамя устанавливал.
— Чем же закончилась встреча с генералом Телегиным? — спросил я.
— Ничем. Выслушав, он пообещал разобраться. Больше с ним я не встречался. Зато обострились отношения с начальством. Меня стали считать чуть ли не кляузником. Ну, а потом было сокращение армии, и я попал под него. Сразу же поехал в Ростов, устроился на «Ростсельмаш», в цех.
— И все? А не пытались добиться правды? — Мне показалось, что по его лицу скользнула усмешка.
— Пытался. Однажды послал Хрущеву письмо. В нем изложил все, как было дело; как шел вместе с Егоровым и Кантарией со Знаменем Победы к рейхстагу, как взбирался на купол рейхстага, как в подвале вел переговоры с немцами.
— И что же?
— Получил ответ. В нем сообщалось, что вопрос изучается и о решении поставят меня в известность. А потом был вызов в Москву, в ЦК, на Старую площадь. Накануне в гостинице встретил я своего комбата, Неустроева. «По твоему делу вызвали», — сообщил он. Степан был в форме майора внутренних войск. Оказывается, его уволили, а потом призвали на службу во внутренние войска. «Семен Никифорович помог». — «Кто это?» — «А генерал Переверткин, командир нашего корпуса».
После ареста в июле 1953 года Берии его заместитель генерал Масленников застрелился, и генерал Переверткин стал командовать внутренними войсками. Он-то и помог Неустроеву. «Расскажи, Степан, все как было», — попросил я его.
— Нас пригласили в кабинет самого Суслова, — продолжал он. Тут был начальник Главного Политического управления армии маршал Голиков, генерал-полковник Переверткин, бывший командир нашей дивизии генерал Шатилов и еще много незнакомых военных и гражданских лиц. Выступил Переверткин, сказал, что из 34 удостоенных звания Героя почти половина приходится на 150-ю дивизию. И никто в наградах не обойден. И Шатилов подтвердил то же. Я надеялся на Степана Неустроева, потому что он более других был сведущ. Однако тот молчал, старался не смотреть на меня и повторил то, что до него сказали генералы. Я не выдержал, воскликнул: «Неужели и здесь не хотят видеть правды?!» В ответ Суслов хлопнул по столу, блеснув стеклами очков, заявил, будто судья: «Я лишаю вас слова, Берест!» В конце концов решили ничего не менять, оставить все как было, но рекомендовали в книге но истории войны упомянуть мое участие в водружении Знамени. И все…
Я слушал и разделял взволнованность и досаду человека, чей подвиг не признавался и отвергался. Нужно полагать, что все в кабинете идеологической) секретаря партии понимали правоту бывшего политрука, но стремление отстоять свою непогрешимость и амбициозность не позволяли признать ошибку.
Тогда же о злоключениях Береста я рассказал приехавшему в Ростов полковнику Цветаеву. Он служил в штабе Сухопутных войск, которыми командовал маршал Чуйков. Позже Цветаев был помощником у генерала армии Штеменко, оказывал ему помощь в работе над известными книгами о Генеральном штабе. В последние же годы маршала Жукова полковник помогал полководцу в создании мемуаров.
В одной из своих статей он писал, что до того неоднократно сталкивался с самим маршалом в архивах, встречался на учениях и военно-научных мероприятиях, когда Георгий Константинович был министром обороны СССР. Случалось, сидели рядом, но на разных, как говорится, уровнях: он — министр, полковник же — рядовой работник группы разбора учений или офицер секретариата конференции…
