Ужасно не слышать собственного голоса в течение восьми месяцев, не видеть солнце, не вдыхать свежий воздух и вообще не знать, что происходит в мире. Когда время останавливается, человека охватывают воспоминания о давно прошедших днях, о том, что уже никогда не повторится.
Как мне удалось тогда выдержать, я и сам не знаю. Многие заключенные в таких условиях кончали свою жизнь самоубийством. Такая мысль у меня, однако, не появлялась, хотя и казалось, что все возможные пути к жизни плотно закрыты. Когда, наконец, я получил разрешение покинуть одиночку, я не смог ходить. Я наверняка свалился бы на лестнице, если бы меня не поддержал под руку сопровождавший меня надзиратель.
— Не торопись, парень, — сказал он. — Тебе надо сначала снова научиться ходить. Такое бывает со всеми, выходящими из одиночки. Видимо, нарушается равновесие.
Во время первых таких попыток передвижения мне повстречался Даш, предатель и убийца своих товарищей, отправивший на электрический стул шестерых немецких агентов. В Ливенуорте он был самым нелюбимым заключенным.
Это была уже не первая моя встреча с ним. Когда я однажды был освобожден от перелопачивания угля, меня направили на земляные работы внутри тюремного комплекса. Труд этот был более легким, и я даже не мог вначале объяснить причину подобного изменения в моем положении.
Однажды я внимательнее присмотрелся к заключенному, находившемуся по другую сторону рва. Тогда мне и стала ясна подоплека назначения меня на эти работы. Это был Даш. На нем была такая же арестантская одежда, как и на мне, с присвоенным ему номером, и отбывал он тоже пожизненное заключение.
Копал он медленно. С ним никто не разговаривал, никто не подавал ему руки. Против него были настроены не только немцы, но и американцы: предательство презирают во всем мире. Среди заключенных, совершивших все возможное, что было запрещено Богом, есть только одна категория, являющаяся постоянно аутсайдерами и изгоями, — предатели.
В течение ряда недель мы находились напротив друг друга. Нас разделяли два метра неглубокой канавы. У каждого в руках была особо прочная лопата. В Ливенуорте каждый день ждали, что вот-вот что-нибудь да произойдет. Причем ждали все, начиная от начальника тюрьмы, его заместителя, тюремного персонала и до заключенных.
Но они ждали напрасно. Заключенный, находившийся напротив меня, был всецело занят своими не дававшими ему покоя мыслями. Он был постоянно подвержен пыткам собственной совестью, будучи пригвожденным к позорному столбу совершенным им преступлением. Он переживал ежедневно, ежечасно и даже ежеминутно то, что совершил. Он стал для своих товарищей Иудой и знал об этом. Даш постоянно вспоминал, как он с семью товарищами высадился в Америке и, пытаясь освободить свою шею от веревки, пошел в ФБР, как фэбээровцы тотчас задержали остальных и как шесть из семи его товарищей приняли мученическую смерть на электрическом стуле.
Постепенно я привык к Дашу, как, видимо, и он привык ко мне. Мы оба знали, что тюремное начальство рассчитывало на стычку между нами, и не пошли на нее. Какое мне было дело до предателя Даша! Меня полностью занимала собственная судьба.
Примерно через две недели после моего перевода на земляные работы ко мне обратился здоровенный, двухметрового роста заключенный.
— Ты знаешь, что произошло с Дашем? — спросил он.
Я кивнул.
— Таких подонков надо убивать, — продолжил он.
— А чего ты хочешь от меня? Верзила ухмыльнулся:
— Если ты дашь мне десять пачек сигарет, Даш завтра же будет мертв.
— Как же ты намереваешься это сделать?
— Очень просто. Произойдет несчастный случай. Я ведь сижу на самом верху строительных лесов. Так вот, когда Даш будет утром проходить мимо, я свалю на его голову стокилограммовую стальную болванку. Понятно?
— Да.
Он протянул руку:
— Тогда давай что-нибудь сейчас. Остальные сигареты потом.
— У меня нет сигарет, — сказал я и ушел.
Даш жив до сих пор. Он был выпущен из тюрьмы за несколько лет до меня и отправлен в Германию.
Дни моего пребывания в Ливенуорте были сочтены. О моей попытке бегства было доложено в Вашингтон. Высшая американская судебная инстанция по исполнению приговоров приняла решение, от которого буквально застыла моя кровь.
Меня должны были перевести в Алькатрас, на «чертов остров» в заливе Сан-Франциско — самую надежную в мире тюрьму для заживо погребенных. Это заведение до сих пор покидали только мертвецы либо умирающие.
Меня и еще одного заключенного в тюремной автомашине повезли через всю Америку в наручниках и ножных кандалах. Парень, сидевший несколько дней на одной цепи со мной, — Уильям Кингдом де Норман — был правой рукой известного короля гангстеров Голландца Шульца, застреленного из автомата прямо на улице конкурирующей бандой. Прошлое Кингдома, моего своеобразного сиамского близнеца, демонстрировали множественные шрамы от пулевых ранений. Вел он себя жизнерадостно и шумно, обладал прекрасными манерами. Оба мы вели себя как джентльмены, поскольку даже в туалет должны были отправляться вдвоем. Честь, оказываемая нам как представителям бандитского мира, бежавшим или пытавшимся бежать из тюрьмы, была связана со многими превратностями и напастями.
После длительной поездки мы оказались наконец в Алькатрасе, куда нас доставили на катере из Сан-Франциско. Скалистый остров, на котором находится тюрьма Алькатрас, удален от материка почти на четыре километра. На каждого заключенного там приходится по надзирателю. Число заключенных островной тюрьмы никогда не превышало двухсот человек. Я был среди них самой мелкой рыбешкой, поскольку имел лишь один срок пожизненного заключения. Один из моих новых товарищей получил, например, шестьсот лет содержания под стражей. Многие имели по два й по три пожизненных срока. На острове долгие годы провел Аль Капоне, известный американский гангстер. Самой видной личностью в мое время там считался Пулеметчик Келли, способный написать на стене собственное имя выстрелами из пулемета. У него на совести было порядка тридцати убийств.
Меня принял начальник охраны. В Алькатрасе имеются только камеры-одиночки, но они расположены так, что можно разговаривать с соседями. Камеры эти представляют собой железные клетки, расположенные в ряд по длинному коридору. С помощью зеркала можно даже видеть своих соседей. Используются зеркала и для того, чтобы следить за передвижением охраны.
В соседней камере-клетке сидел негр. Он дружелюбно улыбнулся мне и передал в качестве приветствия газету. Освещение было очень плохое, и читать я практически не мог. За этим занятием меня неожиданно застал незнакомец в гражданской одежде.
