— Какую машину?
— Военную. Ими весь бульвар перегородили. Не было бы машин, никто бы не погиб.
В 1958 году один из лучших сыщиков страны Игорь Скорин рассказал мне весьма занятную криминальную историю.
В дни похорон Сталина он был старшим одной из опергрупп. Днем ему позвонил агент и при встрече рассказал, что сретенский вор Витька Четвертаков, по кличке «Четвертак», организовал шайку, которая начала глушить скорбящих граждан.
А через некоторое время Скорину доложили, что в проходном дворе на Рождественском бульваре нашли нескольких раздетых оглушенных людей.
Через толпу Скорин с оперативниками с огромным трудом пробрался на бульвар.
Вычислить место работы урок Четвертака особого труда не составило. Подъезд дома обнаружили быстро. Технология преступного промысла была проста и незатейлива. Когда толпа особенно сильно напирала, дверь подъезда распахивалась и в вестибюль врывалось человек двадцать.
Их отправляли на черный ход, по пути выдергивали дам в дорогих шубах и хорошо одетых мужчин. Их глушили, грабили и выкидывали в соседний двор через лаз в дощатом заборе.
Скорин с оперативниками не знали, сколько человек в шайке Четвертака и чем они вооружены.
Двоих взяли прямо у лаза в щелястом заборе, когда те тащили в соседний двор очередную жертву. Проведя допрос на месте и предварительно набив разбойникам рожи, сыщики выяснили, что у Четвертака осталось пятеро бойцов, но есть два пистолета, добытых у ограбленных. Вещи и сам Четвертак находятся в подвале, который соединялся с соседним домом.
У выхода из подвала посадили трех патрульных милиционеров, а сами ворвались через черный ход.
Один из грабителей выстрелил, но его убили на месте, остальные сдались.
Витьку Четвертакова задержали милиционеры, когда он со здоровенным узлом пытался уйти через запасной ход.
День похорон Сталина стал воистину самым доходным днем для московских карманников. Каждый скорбел по-своему.
Отгремел траурный салют. Тело вождя сдали на вечное хранение в Мавзолей. Уехали с улиц военные машины, ушли в казарму солдаты.
В стране был объявлен десятидневный траур. Не работали кино, театры, была запрещена музыка в ресторанах.
На Мавзолее появилась вторая надпись: «Сталин».
Громадная страна еще не знала, что утром проснется в другой эпохе.
Рано утром, когда на город начал наползать весенний рассвет, я вышел из дома, миновал Пушкинскую, прошел Козицким и очутился на улице Горького.
Народу по раннему времени было немного. Сосредоточенные дворники сгребали на тротуары огромные груды мусора.
Оторванные рукава, растоптанные шапки, галоши, резиновые женские боты, обрывки портретов и лозунгов — все это сметали московские дворники в своеобразные мусорные горы.
Это был мусор ушедшей эпохи. Но тогда я еще об этом не знал.
Разговор за столиком кафе после великих похорон
Звонок телефона был неожиданным и резким, как выстрел.
Я вскочил. К окнам прилипла темнота, часы показывали шесть утра.
— Да?
— Спишь? — спросил меня на том конце провода мой товарищ генерал милиции Витя Пашковский.
— В некотором роде. А что случилось?
— Ничего особенного. Просто хочу сообщить, что концерта ко Дню милиции не будет.
— Ну и что?
— Думай.
И хотя думать было нелегко, потому что мы начали отмечать милицейский праздник накануне, я сразу догадался, что наша великая страна осиротела.
Я вышел на кухню, достал из холодильника бутылку чешского пива, огромный дефицит по тем веселым временам, и включил «Маяк».
Бодро и радостно диктор сообщил мне о том, что на Челябинском тракторном заводе вступила в строй новая линия, потом мне рассказали, как военнослужащие «ограниченного контингента советских войск в Афганистане» вместе с простыми дехканами посадили первые деревья будущего сада «Дружбы», потом я выяснил все о происках американского империализма в Африке. В заключение я узнал о погоде.
Все. Более никакой информации.
По музыке определить политическое состояние державы было нелегко. Так как после новостей бодрый голос певца поведал мне и всем остальным соотечественникам, что «вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди».
Грех говорить, но сообщения о том, что человек навсегда покинул нас, с нетерпением ожидало большинство населения страны, наивно полагая, что со сменой персоналий наша жизнь станет лучше, в то время все пытались угадать имя нового генсека КПСС.
Кандидатур было три: Юрий Андропов, Виктор Гришин и Григорий Романов.
Разговоры о них не затихали в течение последнего полугодия.
Как только заходила речь о бывшем ленинградском вожде Романове, сразу же из достоверных источников появлялась информация о том, что он устроил свадьбу дочери в Зимнем дворце. Сервировал стол царским серебром и сервизами, которые номенклатурные гости, несмотря на их музейную ценность, разбили вдрызг.
О Гришине говорили как о короле московской торговой мафии, что, кстати, было не далеко от истины, о его темных делах и пристрастию к золотым вещам.
В «белом венчике из роз…», как писал Александр Блок, перед населением представал секретарь ЦК КПСС, бывший председатель КГБ Юрий Андропов.
О нем говорили только как о гуманном, умном, высокообразованном человеке, который сможет привести нашу страну, истосковавшуюся по копченой колбасе, к необыкновенному изобилию.
Через несколько лет я узнал, что Григорий Васильевич Романов никогда не устраивал гульбищ в Зимнем дворце, а потому не бил музейных сервизов.
Что касается Виктора Васильевича Гришина, первого секретаря МГК КПСС, то в тех кухонных разговорах была большая доля правды.
А слухи эти через свою агентуру распускали аналитики из КГБ, которые всеми доступными и недоступными путями старались привести на российский престол своего бывшего шефа.
Но тогда об этом никто ничего не знал и все, как мессию, ждали пришествия Андропова.
И наконец заиграла печальная музыка по телевизору и стране объявили о тяжелой утрате.
Приблизительно за восемь месяцев до смерти Леонида Ильича я был в одном доме на развеселой вечерухе. Народу разного набежало видимо-невидимо, благо квартира была огромная.
В разгар веселья приехала Галя Брежнева с очередным обожателем. Она решительно атаковала спиртное и через полчаса была весела сверх меры.
Я не слышал весь разговор, только фрагмент, но он стоил остального пьяного трепа.
— Папа себя неважно чувствует, — сказала дочь генсека, — некоторые радуются, ждут, когда он умрет. Но ничего, положат папу в мавзолей, мы с ними иначе поговорим…
