Отдельные солдаты из соседних отсеков занимались тем, что вытаскивали из чудовищной свалки залитые кровью вещи погибших и осматривали их с надеждой поживиться. Я их прогнал и дал своему связному задание забрать бумажники и ценные вещи, чтобы спасти их для оставшихся. Правда, на следующий день во время штурма нам пришлось их бросить.
К моей радости, из ближней штольни пришел лейтенант Шпренгер с группой ночевавших там людей. Я велел командирам отделений рапортовать и установил, что в моем распоряжении было еще тридцать шесть человек. За день до этого я в наилучшем расположении духа выступил с отрядом, насчитывавшим более ста пятидесяти! Мне удалось обнаружить еще более двадцати мертвых и более шестидесяти раненых, многие из них позднее скончались.
Единственным слабым утешением было то, что ведь могло быть еще хуже. Так, стрелок Руст оказался в такой близости от взрыва, что переносные ремни его ящиков с боеприпасами начали гореть. Унтер-офицер Пеггау, погибший, к несчастью, на следующий день, стоял между двумя людьми, которых разорвало на куски, предварительно даже не оцарапав.
День мы провели в подавленном настроении и почти все время спали. Я часто бегал к батальонному командиру, так как в связи со штурмом возникали все новые вопросы. В остальное время я, лежа на нарах, беседовал с обоими своими офицерами о пустяках, отгоняя мучительные мысли. Постоянным рефреном было: «Хуже пули, слава Богу, уже ничего не будет!» Небольшая речь, которой я пытался приободрить людей, молчаливо сидевших на лестнице, не возымела действия. Да и у меня не было настроения никого подбадривать.
В десять часов вечера связной принес приказ о выдвижении на передовую. Когда дикого зверя вырывают из его пещеры или когда моряк видит, как спасительная доска уплывает у него из-под ног, их чувства, пожалуй, можно сравнить с теми, которые испытывали мы, расставаясь с надежной, теплой штольней и отправляясь в негостеприимную ночь.
Пробежав под сильнейшим шрапнельным огнем окоп Феликс, мы без потерь прибыли на передовую. Пока мы пробирались по окопам, по мостам над нашими головами в выдвинутые огневые позиции шла артиллерия. Полку, чьим передним батальоном мы выступали, был выделен совсем узкий участок. Штольни вмиг переполнились людьми. Оставшиеся выкопали себе норы в стенах траншеи, чтобы по крайней мере укрыться от артиллерийского огня, предшествующего штурму. После долгих поисков каждый нашел себе местечко. Капитан фон Бриксен вновь вызвал ротных командиров на совещание. Сверив в последний раз часы, мы расстались, пожав друг другу руки.
В ожидании 5:05 – того момента, когда должна была начаться огневая подготовка, – я с обоими своими офицерами устроился на лестнице. Настроение несколько улучшилось, так как дождь прекратился и звездная ночь обещала сухое утро. Мы провели время за рассказами и едой; много курили, и полная фляжка шла по кругу. В первые же утренние часы вражеская артиллерия так оживилась, что мы испугались, не пронюхал ли англичанин чего-нибудь. Несколько штабелей боеприпасов, распределенных по местности, взлетели на воздух.
Перед самым началом по радио передали следующее: «Его Величество кайзер и Гинденбург выехали на арену военных действий». Это сообщение было встречено овацией.
Стрелка продвигалась все дальше, мы считали последние минуты. Наконец она остановилась на 5:05. Ураган разразился.
Завеса из пламени, сопровождаемая резким, неслыханным рыком, взлетела вверх. Бешеный гром, поглотивший своими мощными раскатами самые тяжелые залпы, потряс землю. Непомерный рев уничтожения, поднятый сзади несметными орудиями., был так ужасен, что даже самые большие из выстоенных сражений казались по сравнению с ним детской игрой. Случилось то, на что мы не смели надеяться: вражеская артиллерия молчала, она была сметена единым мощным ударом. Нам было не усидеть в штольне. Стоя на укрытии, с восторгом смотрели мы на высокую, как башня, огненную стену, полыхавшую над окопами англичан, прикрытую клубящимися, кроваво-красными облаками.
Наша радость была испорчена болезненным жжением слизистой, вызывавшим слезы. Пары от наших же газовых снарядов, пригнанные встречным ветром, окутали нас сильным запахом горького миндаля. Я озабоченно наблюдал, как кто-то уже кашлял и задыхался и в конце концов срывал с себя противогаз. Видя это, сам я старался подавить приступы кашля и справиться с дыханием. Постепенно дым рассеялся, и через секунду мы сняли противогазы.
Настал день. За нашей спиной непрерывно нарастал чудовищный гул, Спереди выросла непроницаемая для глаз стена из чада, пепла и газа. Люди бежали по окопу, рыча в самое ухо друг другу радостные приветствия. Пехотинцы и артиллеристы, инженеры и телефонисты, пруссаки и баварцы, офицеры и целые команды – все выражали восторг по поводу этого стихийного проявления нашей силы и горели нетерпением ровно в 9:40 начать штурм. В 8:25 в бой вступили тяжелые минометы, стоявшие в узких коридорах за передним окопом. Мы видели, как по воздуху, описывая большие траектории, летят двухсоткилограммовые мины и где-то вдали вулканическим взрывом шарахают по земле. Их взрывы тянулись плотной цепью извергающихся кратеров.
Казалось, что сами законы природы потеряли свою силу. Воздух искрился, как в жаркие летние дни, и его изменчивая плотность заставляла твердые предметы танцевать. Сквозь облака скользили черные прочерки теней. Вой стал абсолютным, его не было слышно. Только неясно просматривалось, как тысячи тыловых пулеметов взметали в небо свои свинцовые фонтаны.
Последний час подготовки был опасней, чем четыре предыдущих, во время которых мы могли спокойно передвигаться по укрытию. Враг бросил в огонь тяжелую батарею, потоком снарядов осыпавшую наш перенаселенный окоп. Спасаясь от них, я пошел налево и наткнулся на адъютанта, лейтенанта Хайнса, который поинтересовался бароном фон Золемахером: «Он принимает командование батальоном, капитан фон Бриксен только что убит». Потрясенный этим ужасным известием, я побрел назад и забрался в глубокую нору. Но за короткий путь успел уже об этом забыть. Мозг прикреплялся к действительности только цифрой 9:40.
Перед моей норой стоял унтер-офицер Дуезифкен, сопровождавший меня в Реньевиле; он попросил меня перейти в окоп, так как при малейшем сотрясении на меня могли обрушиться глыбы земли. Взрыв перехватил его слова: с оторванной ногой он рухнул на землю. Перепрыгнув через него, я побежал направо, где забрался в нору, уже занятую двумя офицерами-саперами. Совсем рядом с нами продолжали свирепствовать тяжелые снаряды. Вдруг из белого облака вихрем взметнулись черные комья земли; взрыв был проглочен всеобщим гулом. Вообще больше ничего не было слышно. В углу окопа слева от нас разорвало троих из моей роты. Один из последних неразорвавшихся снарядов убил бедного Шмидтхена, сидевшего на лестнице.
