К утру саперы подготовили мне удобный окоп.
В 8 часов артиллерия и минометы с восточного берега открыли огонь. Вслед за огневым валом пошли стрелковые подразделения. На высоте ожили орудия, минометы и пулеметы. А наши пушки прямой наводки молчали.
— В чем дело? — спрашиваю командующего артиллерией дивизии.
Тот замялся, потом говорит:
— Дороги трудные. Пушки пришлось тащить на руках… Не успели…
Мне стоило большого труда сдержаться.
— Почему не доложили об этом утром? Можно было задержать наступление. А теперь по вашей вине части несут напрасные потери!
Приказал атакующим закрепиться на достигнутых рубежах до следующего утра.
На следующий день мы с Дзевульским сами проверили и убедились, что на этот раз командующий артиллерией дивизии не подкачал.
Командира полка, который должен брать высоту, я вызвал к телефону, расспросил, готовы ли бойцы, и сказал, что назначаю его комендантом высоты. После этого приказал начать артподготовку залпом тяжелых минометов по самой вершине.
Корпусная и дивизионная артиллерия обработала высоту, а батальонные и полковые орудия били по окопам. Пехота поднялась и начала штурм.
На все потребовалось полчаса. После этого Ивановский позвонил и сообщил, что высота занята. Но минут через десять опять звонок. Слышу его тревожный голос:
— Товарищ генерал, на высоте опять немцы. Часть бойцов, которая прошла через вершину, отрезана. Не могу понять, как это получается, едва наши спустились за вершину, как противник оказался на ней и начал стрелять нашим в спину.
Мне стало ясно, что противник применяет тот же маневр, что и на Кавказе. Как только наша артиллерия открывает огонь, обороняющиеся подразделения отходят в укрытия, по всей вероятности, на северный скат высоты. А кончится артподготовка — и они занимают свои позиции.
Мне указали, где находится командир атаковавшего высоту полка, и я направился к нему. Застал подполковника на дне окопа с кружкой чаю в руках. Вначале он растерялся, потом вскочил, стал представляться.
Мы сели рядом. Я рассказал ему в чем, на мой взгляд, ошибка.
— Как только снова займете вершину, батальоны пусть идут дальше, а вы с ротой садитесь на ней, занимайте вражеские окопы и держитесь…
Назначили время новой атаки, договорились о поддержке артиллерией. После этого я отправился к себе, а подполковник пошел готовить людей.
Наступление велось решительно. В бинокль я видел, как впереди бойцов на высоту поднимался командир полка. За ним связисты тянули провод и, заняв вершину, подполковник сразу же позвонил мне:
— Товарищ генерал, высота занята…
Наше положение упрочилось. Генерал-майор Чуваков также переехал на правый берег.
Мы оттеснили противника от Днепра еще на два километра и расширили плацдарм к северу, подойдя вплотную к деревне Бучак.
Корпус получил в пополнение пять тысяч солдат и двести младших командиров. Правда, не хватало офицеров среднего звена, но член Военного совета армии генерал Королев заверил, что скоро получим и их.
* * *
23 октября к нам приехал генерал Жмаченко. Он рассказал, что операция у Великого Букрина из-за размеров плацдарма и сильной обороны противника не дала желаемых результатов. Решено для наступления на Киев использовать лютежский плацдарм. Поэтому 3-я гвардейская танковая армия генерал-лейтенанта П. С. Рыбалко и основные силы артиллерии перейдут из-под Букрина под Лютеж. Нашей армии поставлена задача наступать в направлении Белой Церкви, чтобы оттянуть часть сил противника с букринского плацдарма, а также из-под Киева.
Через день началась намеченная перегруппировка войск. А еще через четыре дня стало известно, что она проведена блестяще и советские войска уже перешли в наступление на Киев с лютежского плацдарма. Наши корпуса тоже усилили нажим в сторону Киева с юго-запада.
К сожалению, мне не пришлось участвовать в этой операции. Подвело здоровье. На предупреждение врача в сентябре 1942 года я, конечно, не обратил внимания. Попросту не было времени заниматься сердцем, хотя за время наступления от Боромли к Днепру оно напоминало о себе дважды. Последний, третий, «звонок» прозвучал 3 ноября.
Еще утром я почувствовал себя неважно, но крепился: предстояла очередная атака.
В 12 часов должна начаться артиллерийская подготовка. Я связался с командирами дивизий, установил, что у них все готово, и вышел из блиндажа.
Что было дальше, не помню. Пришел в себя в землянке. Около меня сидела девушка-фельдшер.
— Очнулись, товарищ генерал! — радостно сказала она.
— Что со мной?
— У вас был тяжелый обморок. Мы даже, откровенно говоря, боялись за исход. Нет, нет! Вставать вам нельзя. Сейчас позову врача.
Звать не пришлось. Подполковник Винников сам зашел в землянку.
— Как вы себя чувствуете, товарищ генерал?
— Хорошо. Помогите мне дойти на энпе. Что там слышно?
— Все идет нормально. Полки уже заняли вторую позицию противника. А для вас готовы носилки, и вы сейчас отправитесь на другой берег.
— На какой еще берег! Мне нужно к себе! — Я попробовал встать, но ноги подкосились. Во всем теле появилась такая слабость, что не мог даже шевельнуться.
На моторной лодке меня перевезли на левый берег Днепра. Следующим утром дивизии корпуса уходили под Киев, а меня увозили в армейский госпиталь. Не сбылось мое заветное желание — участвовать в освобождении многострадальной столицы Советской Украины.
Только на четвертый день пребывания в госпитале врач впервые улыбнулся:
— Поздравляю, товарищ генерал!
— С чем?
— У вас появился пульс. Значит, будете жить!
— А воевать?
— Об этом говорить рано. Будем лечиться…
Город Ватра-Дорне был по ту сторону фронта, а Черновицы — по эту.
