Шаху Мохаммеду удалось овладеть одной из громаднейших империй Среднего Востока и Центральной Азии. Но меньше, чем за десять лет Хорезм развалился как замок из песка. Арабские и персидские средневековые летописцы пишут о яростном ожесточении хана против шаха. В эпическом тоне они больше говорят о жадности завистливых принцев, чем о политических мотивах. Однако кажется, что завоевание Хорезма объясняется не только неутолимым честолюбием Чингисхана, но и стремлением к экономической экспансии и поиском новых удельных земель, предназначавшихся его многочисленным наследникам. Блестяще одаренный государственный деятель Чингисхан учел слабость противника и его империи. Управляемый нетерпимым и неспособным государем, недостаточно спаянный мусульманской религией, расчлененный дестабилизирующим феодальным укладом Хорезм представлял собой добычу, созданную для монгольской экспансии.
После полуторавековой оккупации Золотой Ордой часть его перейдет в руки потомков Тамерлана, затем Арабшах-ской династии Узбека — до конца XVII века, чтобы снова попасть в зависимость от побочных ветвей Чингисидов. Это государство, структура которого напоминает одежду Арлекина, не могло выстоять под ударами, наносимыми извне и изнутри.
Со времен пророка — да благословит его Аллах! — до наших дней мусульманам не приходилось испытывать подобных бед и несчастий. Эти неверные, татары, уже захватили земли Трансоксиании и разорили их, затем их толпы переправились через реку [Амударью] и заняли Хорасан, где произвели те же опустошения, затем они пошли на Рей и земли Джебеля и Азербайджана.
Ибн аль-Асир (1160–1233)
ЛЕТНИЙ ЛАГЕРЬ В ТРАНСОКСИАНИИ
В то время, как его генералы мчатся по следу шаха Мохаммеда, хан прерывает на время свое участие в завоевательной войне. В середине 1220 года он решает стать на летние квартиры в Трансоксиании (Мавераннахре), в оазисе Назаф. Там монгольские кочевники, а также и тюркские вспомогательные отряды, которых становится все больше в рядах Чингисхана, восстанавливают силы. Армия воюет вот уже больше года.
Тысячи кочевников заняли обширную зону и поставили свои юрты в соответствии с порядком, предписанным традиционной родовой иерархией. Пленники выполняют самую разнообразную работу: пасут скот, собирают горючий материал, выделывают шкуры молодых ягнят для изготовления теплой одежды в предвидении зимы. Основная часть работы связана с домашними животными, так как в этих далеких землях, где можно найти пшеницу, гречиху, баклажаны и абрикосы, монголы не утратили вкуса к привычной еде, и даже если вино из разграбленных соседних складов оценено по достоинству, кобылье молоко не выходит из употребления.
Сравнивают тысячи захваченных лошадей, значительно более высоких, чем степные таки. Опробуют седла, изучают работу местных специалистов по холощению коней. Среди трофеев есть также сотни верблюдов, все более ценимых монголами, которые используют их в качестве вьючных животных в засушливых районах Верхней Азии. Верблюд довольствуется скудным растительным питанием, колючими или деревянистыми кустарниками и уже в течение многих веков спасает скотоводов в засушливых землях. Но некоторые монголы впервые видят это животное, которое громко кричит и дает много молока. В зависимости от его состояния здоровья и трудности пути верблюд способен пробегать от 30 до 50 километров ежедневно, и его непритязательность вошла в легенду. Его пятикамерный желудок, накапливая калории, позволяет регулировать потребность в воде и температуру тела в дни интенсивного солнечного облучения: он может терять от 25 % до 30 % своего веса без ущерба для здоровья. Еще одна диковинка для монголов: дрессировка верблюдов их хозяевами-погонщиками, которые учат кочевников из степей, как заставить животное опуститься на колени, как подвязывать хвост, чтобы своими испражнениями оно не пачкало одежду, как лечить холку или горбы, покрывшиеся язвами, как удалять участки, пораженные гангреной.
С наступлением вечера летний выпас в Трансоксиании напоминает стойбище на высокогорных монгольских плато: мужчины собираются вокруг костров из argol — горючего материала кочевников Верхней Азии. В самом деле, жители Тибета и монголы, совсем не встречающие деревьев в горах, степях или пустыне Гоби, используют горючее, которое всегда у них под рукой: сухой навоз домашних животных. Отец Гук, живший в этих негостеприимных краях в конце XIX века, рассказывает с наивным энтузиазмом о постоянных поисках argol, без которого не было бы ни тепла, ни еды: «Каждый надевал на спину рюкзак и мы расходились в разные стороны в поисках арголя. Тот, кому никогда не приходилось вести кочевой образ жизни, с трудом поймет, как это занятие может вызвать чувство наслаждения. Однако, когда вдруг повезет и ты отыщешь в траве арголь, достаточно большой и сухой, в сердце возникает легкий радостный трепет, одно из тех внезапных волнений, которые дарят мгновение счастья».
Вокруг походных костров, которые кочевники разжигают с помощью кремня, лезвия ножа или пучка пакли, мужчины дразнят собак, играют в бабки. В стороне кто-то ласкает грудь прекрасной пленницы-персиянки. Редко выпадают минуты отдыха, когда вспоминаются жены и дети, оставшиеся в степи. Это также и грустные минуты, так как братья, товарищи по оружию погибли на этой чужой земле, на которой они провели уже год на конях, нигде не задерживаясь надолго.
Иногда устраивают состязания борцов, в которых соперничают роды. После нескольких движений руками, очень похожих на те, которые борцы из степей проделывают и сегодня, противники меряются силой. С обнаженным торсом, они смотрят друг на друга, все время двигаясь по кругу в поисках захвата, который заставил бы соперника потерять равновесие, бросил бы его на песок под крики зрителей. Иногда также вдруг вспыхивает взрыв ненависти. Из-за украденного ножа, из-за женщины, из-за пустяков осыпают друг друга оскорблениями, как ударами бича, ругательства или непристойности заменяют собой аргументы. Внезапно ругань переходит в драку. В ход пускаются дубины, ножи, мужчины готовы перерезать друг другу горло, раздробить зубы. Их окружают, все вопят, но смотрят, не смея вмешаться: обычай и вслед за ним яса это строго запрещают.
Беспорядки быстро стихают, и жизнь снова входит в свои права: жизнь юрта, со своими праздниками, на которых едят козье мясо, зажаренное на камнях, раскаленных добела, пиры, на которых объедаются вареной бараньей требухой с тяжелым запахом: ее едят на открытом воздухе — стоят теплые дни. И потом, разве не говорится: «пыль счищают, а масло слизывают»? Появляются фляги с настойкой из фиников и виноградным вином, вымененные или награбленные по соседству. В состоянии радостной эйфории его пьют большими глотками, так как вино согревает сердце. Бывают вечера, когда какой-нибудь вождь рода или безвестный слуга становится бардом у походного костра. Смешивая по настроению наречия и акценты, поэт декламирует отрывок из эпопеи или поет речитативом какую-нибудь неприличную песенку о томных любовницах. Тогда эти маленькие темноволосые коренастые люди замолкают, потому что импровизированный рапсод в лоснящейся от грязи одежде возносит в вечернее небо Трансоксиании волнующую песнь.
