Эти месяцы были для Лопе временем памятных путешествий, и в этот период незаконная чета могла жить совершенно свободно и наслаждаться своим «вызывающим» счастьем. Микаэлу и Лопе, воплощение красоты и воплощение ума, везде ждали, их повсюду желали видеть, и существует множество поэтических «отзвуков», в которых воспеваются те счастливые часы, что проводили вместе Белардо и Лусинда, как теперь звали Лопе и Микаэлу. Были ли они удивлены тем, что не слышали вокруг почти ни одного враждебного голоса, подобного голосу язвительного Гонгоры, собрата Лопе по перу, который столь безжалостно обрушился на законный брак Лопе с доньей Хуаной де Гуардо? Разумеется, это их изумляло, ибо за исключением безобидных высказываний неких третьеразрядных критиков никакой хулы в свой адрес они не слышали, враги хранили странное молчание, наблюдая за плохо скрываемыми, буквально выставляемыми напоказ любовными восторгами неверного мужа и неверной жены. По какой причине это происходило? Быть может, из-за отсутствия достойного повода для критики на литературном поприще? Разве публикуемые Лопе произведения не были прямой целью для их нападок?
Наводящее тоску мадридское «отступление»
В конце лета 1602 года Лопе вступил в сороковой год своей жизни, он чувствовал себя неуязвимым, он был счастлив, что опять находится в Севилье, куда вернулся в одиночестве, не пожелав сопровождать Микаэлу де Лухан в ее «бродяжничестве» вместе с труппой. И вдруг, быть может, под воздействием изнуряющей жары, сей колосс зашатался: впервые в жизни Лопе тяжело заболел. Донья Анхела Бернегали, известная поэтесса, подруга Микаэлы, поражавшая воображение своей красотой и легкостью пера, оказалась превосходной сиделкой, и Лопе выздоровел.
Едва оправившись от болезни, он отбыл в Мадрид, где вновь соединился с Хуаной де Гуардо, написал несколько пьес и поэм. Некоторые из этих поэм, а также дошедшие до нас из воспоминаний современников слухи позволяют искать в другом месте причину этого незапланированного возвращения, к тому же явно довольно поспешного. Действительно, поговаривали, что вопреки всем ожиданиям Диего Диас, муж Микаэлы, вздумал пересечь океан и предъявить свои права. Ах как это было некстати! Ну что за докучливый, что за навязчивый гость этот муж, имевший наглость вернуться, когда его не звали, и грубо разрушить чары этого любовного восторга! Какая дерзость! Какая наглость! Для Лопе это было как удар молнии и раскаты грома, нарушившие гармонию мироздания! Необходимость прервать свою «лихорадку путешествий» заставила его выражать свою боль в печальных сонетах:
Люсинда, без твоего приятного общества
И без созерцания прелести твоей восхитительной груди
Все для меня — лишь слезы с утра и до ночи.
Он испытывал не только чувство опустошенности, присущее любовнику, но, к нашему великому удивлению, и чувство отца семейства, вынужденного покинуть с такой нежностью сооруженное «гнездышко». Итак, Лопе не только присвоил себе чужую жену, но также и детей, число коих, вероятно, он увеличил. Трогательный захват «чужой территории» и появление этого самого чужака, настаивающего на своих правах, вызвали у Лопе приступ болезненной и всепоглощающей ревности:
Когда я думаю, что другой господин
Наслаждается плодом моей любви,
Мне приходит в голову мысль,
Что я посадил неблагодарную пальму.
Действительно, в связи с этим любовным приключением в творчестве Лопе появилась тема, которая будет неоднократно звучать и в дальнейшем, а именно тема отцовской любви, и своеобразие и новизна этой темы столь велики, что следует обратить на нее внимание. К ней Лопе, например, обращается в «Завоеванном Иерусалиме»:
Исмена посмотрела в ту сторону и увидела
На лугу трех прехорошеньких девочек:
Старшая с веселым смехом играла с веретеном,
А две другие смотрели на нее, держа в руках корзины.
Юный Лауро, оседлав свою палку,
Украшенную двумя веревочками,
Изображавшими поводья,
Играл в лошадки и бегал по лугу,
Словно скакал бешеным галопом.
Самый младший малыш,
Совсем голенький, бежал за ним,
Весело смеясь, и тонким прутиком
Подстегивал «лошадку» брата.
Перед нами очень живое и драгоценное выражение отцовской нежности вкупе с внимательным наблюдением за реальностью повседневной жизни; все это вполне естественно вписывается в послание в стихах, которое Лопе адресует своему другу Гаспару де Барьонуэво. В этом послании также говорится о некоторых привычках, приобретенных в Севилье дочерьми Микаэлы де Лухан:
Марианна и Анхелилья тысячу раз
Вспомнили про Хаметилью,
Водившую их в лавку,
Чтоб купить там конфеты и орешки.
Какая свежая и верная картина жизни, коей Лопе был свидетелем! Благодаря Гаспару де Барьонуэво нам известно, что Марианну и Анхелу действительно частенько сопровождала во время прогулок некая Хамеет, молоденькая рабыня-мавританка, которую сам Гаспар привез из одного из морских походов к берегам Африки, организованных маркизом де Санта-Крусом.
Громче всего тема воспоминаний о жизни в пусть чужом, но все же дорогом сердцу семейном гнезде, которой Лопе был на время лишен, прозвучала в «Житейских рифмах», сборнике, первая часть которого была опубликована в 1602 году, а вторая — в 1604-м, одновременно с «Красотой Анхелики». Этот сборник, включающий более двухсот сонетов, многие из которых посвящены Микаэле де Лухан, по своей фактуре и верности избранной тематике, пожалуй, претендует на некоторое сходство со знаменитым «Канцоньере» Петрарки. Поэт в одном из сонетов оправдывает свое поведение, рассказывая историю о том, как однажды Лусинда, кормившая пташку с руки, по недосмотру оставила дверцу клетки открытой и птичка упорхнула; тогда Лусинда простерла к маленькому беглецу руки и воскликнула: «Зачем покидать гнездо, которое создала для тебя твоя хозяйка, так часто целовавшая тебя в розовый клювик?!» И тогда пташка раскаялась в содеянном и вернулась еще более покорной и ручной. В заключение Лопе восклицает: «Ах! Чего только не может сделать с нами плачущая женщина!»
Воспоминания вызывают новые приступы страсти, в результате коих воспламеняется воображение и рождаются новые стихи; видимая простота стиля, природная естественность нисколько не затеняют и не скрывают тех изящных, тонких выразительных средств, что достигаются путем применения самых изысканных поэтических ухищрений. В 1603 году разлука с Микаэлой продолжалась, и Лопе должен был довольствоваться спокойным существованием с Хуаной де Гуардо, и он поверял бумаге свою любовную тоску, находя в этих излияниях способ обмануть самого себя, изнывающего в ожидании встречи. На бумагу ложились строки, в которых он выплескивал свои лирические размышления о разлуке с возлюбленной. Это была своеобразная попытка найти равновесие между пылкой страстностью и необходимостью совершенствования формы стиха при стремлении как можно полнее выразить любовный жар, сжигавший автора. Так, например, в одном из стихотворений Лопе утверждал, что на севере никогда не выпадало столько снега, что весной не расцветало столько цветов, что в Парфии не было выпущено столько стрел, сколько он издал тягостных вздохов, тоскуя по своей любимой:
