В своих хоромах Лариса устраивает приемы для обтрепанной петроградской интеллигенции, для былой литературной элиты и богемы, для голодных лузеров. Матросы разносят чай в дворцовом фарфоре, предлагают оборванцам бутерброды с черной икрой. В интимном кругу семьи и друзей дома – ликеры и притворные вздохи авангардистки-комиссарши: «Ах, надоели эти безвкусные золото и лепнина, дай время, все переделаем…» Лариса приглашает самых знаменитых литераторов, чтобы, представ перед ними во всем блеске красоты и достатка, соблазнить (или испугать) малых сих, склонить их на сторону «народной власти».
Приемы, организуемые Ларисой в сытом комиссарском дворце, всячески служат «народному делу». Самого Александра Блока катала комиссарша с ветерком на дворцовой машине. Может, и нашептала, навеяла ему эту глупость про бандитскую шайку, которая идет на дело под руководством сладчайшего Иисуса, про святость клешей и бескозырок.
Лариса не порывает отношений с гениальными собратьями по поэзии. Собрала сумку продуктов, кликнула шофера царской машины, отвезла продукты Ахматовой. Так славно поговорили по-женски с былой супругой коварного Гумилева. Однако с Ахматовой говорить небезопасно: она потом из этого особую страничку своей застольной «пластинки» сделает, новую сагу про дуреху-соперницу, которую Гумилев увез в какую-то гостиницу (непременно на Гороховой, и непременно дешевую, может, даже в бордель) и там «все с ней сделал»… А самолюбивая Лариса подкинула слух, будто она, Лариса, сама его – неверного – бросила: чем-то ей помешали былая Татьяна Адамович и прочие. Хотя легко понять, что роман монархиста с говорливой и деятельной большевичкой мог зайти в тупик по многим причинам…
Но вот все же лестно было Ахматовой, что сама близкая к власти товарищ Рейснер к ней подлизывается: слух об этом по Питеру пошел… Правда, по городу ходили и другие, куда более впечатляющие слухи. О них есть в дневниках Гиппиус, но, конечно, ничего нет в осторожных рассказах Ахматовой. Поговаривали, что три десятка бандитских бескозырок нагрянули в Мариинскую больницу, где лежали два кадета, бывшие министры Временного правительства. Люди всем известные, честные, Шингарев и Кокошкин. Полтора десятка бандитов вошли в палату и там при свете фонариков садистски пытали, а потом зверски убили на больничных койках обоих. Кто заказал убийство, кто подначивал, кто адресок дал? Догадайтесь…
Суд был. Названы были на суде имена матросов-убийц, но хозяин, Балтфлот, их не выдал. Хотя имена заказчиков не назвали, нетрудно было их угадать. Так и сошло с рук и убийцам-матросам, и красавцу Раскольникову, и папе Рейснеру, и доченьке Рейснер…
Рассказывали и другое. Пригласила Лариса в свою министерско-мичманскую квартиру на чай былых адмиралов русского флота. Немолодых героев, верных служак. Усадила в издавна им знакомых покоях министра. Как мило с ее стороны… А в назначенный час тихо, без шума, вошли по сигналу чекисты и всех увели за решетку. Четко проведенная спецоперация. Браво!
Известно, что сам Троцкий в восторге был от деятельности Ларисы Рейснер. Написал, что с воистину олимпийской красотой и личным мужеством она сочетает иронический ум и т. д. Так что добралась Лариса до самых верхов, опустилась до самых низин… А в 1918 году Николай Гумилев легкомысленно вернулся в большевистский Петроград. Делать ему в Лондоне было нечего, работы он не нашел, жалованье платить в военном шифровальном ведомстве перестали, начальство еле-еле наскребло ему денег на обратную дорогу. Он, как и многие на Западе, не представлял себе, что за люди пришли к власти в России. Вернувшись, он пошел на культурное сотрудничество с этой властью (кусок хлеба был нужен ему и жене с дочерью), но свое отвращение к палачам скрывал плохо.
С Ларисой Рейснер Гумилев не только прервал отношения, но даже перестал раскланиваться, о чем никто не писал в тридцатые годы (и Ахматова об этом разумно умолчала). Но вскоре после Второй мировой войны написала свои воспоминания Ольга Арбенина, где рассказано, что, встретив Ларису в театре, Гумилев ей не поклонился и удивил этим Ольгу: «Я стала бранить Гумилева за то, что он “не джентльмен” в отношении женщины, с которой у него был роман. Он ответил, что романа у него не было (он всегда так говорил), а не кланяется с ней потому, что она была виновна в убийстве Шингарева и Кокошкина».
Мандельштам рассказывал, что дома у Ларисы случилась в связи с этим жестом Гумилева настоящая истерика. Ей трудно было простить «отсталому монархисту» такое непонимание международной обстановки и благотворности красного террора. Сообщают, что она отомстила поэту, выбросив его фамилию из списка Балтфлота на получение пайка за литературные выступления. Выступления эти служили для поэтов одной из немногих возможностей заработать на хлеб. Значит, обида ее была глубока, и душа жаждала мести.
Было бы вполне естественно, если бы в тяжелую минуту она пожаловалась на Гумилева мужу, который, без сомнения, слышал об их романе и не хуже Анны Ахматовой понимал, что монархист Гумилев некогда «сделал это все» с его красавицей-женой. Мемуаристы утверждают, что боевитый большевистский мичман Раскольников был ревнив и жесток. Так что вовсе не будет нелепостью предположить, что, когда чека набирала список «группы Таганцева», Раскольников с легким сердцем сдал Гумилева. А может, и сама Лариса в приступе обиды и ярости сдала этого гордеца, которого, видимо, так ненавидела, но, как оказалось, все еще любила. Впрочем, к тому времени, когда руки чекистов добрались до поэта, Лариса была уже далеко от гнилого Питера и обреталась среди роз, фонтанов и заснеженных вершин.
Раскольникова с женой послали в Афганистан разруливать сложную восточную ситуацию и переманивать местных правителей с английской стороны на большевистскую. Лариса и здесь оказалась замечательной помощницей мужу в его дипломатически-разведовательной службе. Ей удалось проникнуть во дворец Аманулла-хана и свести дружбу с его старшей женой, а то, может, и просто перекупить обоих у английских соперников. Попутно Ларисе удалось средь жары, интриг и восточной неги настрочить и новую книгу – «Афганистан». Однако при стольких удачах, при экзотической и роскошной жизни восточного двора (или, скорее, комфортабельного шпионского подворья, куда Лариса взяла с собой для помощи литературного сексота с псевдонимом Лев Никулин) были и кое-какие вполне ощутимые разочарования.
Во-первых, неудачная беременность и выкидыш. Потом доползла до Афганистана весть о расстреле Гумилева. Похоже, Лариса испытала при этом угрызения совести. Не беремся точно определить долю ее вины в происшедшем, но странные письма Рейснер тех дней свидетельствуют о настоящем потрясении. В письме к Ахматовой, рассчитанном на посольскую цензуру, Лариса выражает бывшей жене Гумилева соболезнование лишь в связи со смертью… Блока. Зато в письме к самому близкому человеку, к матери (видимо, переданному с оказией), Лариса взывает о помощи – детям Гумилева. Она спрашивает, сможет ли мать взять на воспитание Леву и Леночку. В этом же письме можно найти самую отчаянную фразу из всех, что написала плодовитая Лариса (а может, и все былые возлюбленные русского конквистадора): «Если бы перед смертью его видела – все бы простила ему, сказала бы, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца».
