И при всём том, как говорится в известном анекдоте, и мы пахали! И нам удавалось проводить материалы, взрывающие рутинное литературное поле, вызывающие недовольство руководящих наших цензоров из секретариата Союза, из ЦК. Но крыть им было нечем. Отдел, допустим, вёл какую-нибудь дискуссию по проблемам современной литературы. Понятно, что дискуссию на статьях только угодных верховным кураторам литераторов не выстроишь. А порядочные литера – торы предлагаемую им начальством правку не принимали: для чего же править? Пусть это опровергнет другой участник нашего разговора. Скрипели зубами наши начальники, но терпели, дожидались опровержения. Оно, разумеется, следовало, но читатели дураками не были. Да и смешно было сравнивать полемистов: Юрий Левитанский – Алексей Смольников, Станислав Рассадин – Александр Михайлов, Андрей Турков – Евгений Осетров. В разных художественных весовых категориях находились эти люди. Но в дискуссии каждый имел право высказать свою точку зрения. И мы давали высказываться каждому, как бы не замечая, что какой-нибудь Дмитрий Молдавский меркнет со своими охранительными идеями даже на фоне не слишком одарённого, но более смелого своего земляка-ленинградца Адольфа Урбана.
Придумали мы и диалоги между непримиримыми оппонентами, которые велись под стенографическую запись. Расшифровку отсылали обоим, учитывали их обработку стенограммы, набирали, соглашались с их правкой. И что же? И снова часто возникало впечатление, что на ковёр вышли борцы разного веса.
Что с этим можно было поделать? Снять редактора? Уволить сотрудников? А за что? Вот почему недолюбливали наш литературный отдел в определённых писательских кругах и в таких редакциях, как «Молодая гвардия» или «Наш современник». Недолюбливали, несмотря на старающегося их обслужить нашего начальника – Чапчахова. Впрочем, ещё больше он старался удержаться на своём месте, поэтому ни против дискуссий, ни против диалогов, ни против «двух мнений об одной книге» не высказывался.
Конечно, самую высокую популярность литературный отдел газеты имел, когда я ещё в нём не работал, – в конце 50-х – начале 60-х при главных редакторах Сергее Сергеевиче Смирнове и Валерии Алексеевиче Косолапове. Член редколлегии Юрий Бондарев в то время не только не был обласкан властями, но они его терпеть не могли за книги о войне, где находили ненавистную им «окопную правду». Работал в отделе тогда и Феликс Кузнецов. И тоже совершенно непохожий на себя сегодняшнего – умеренный либерал. А остальные – что не имя, то легенда: Владимир Лакшин, Лазарь Лазарев, Бенедикт Сарнов, Станислав Рассадин, Инна Борисова, Булат Окуджава, Валентин Непомнящий, о котором тоже теперь следует оговориться: свойственный ему ныне православный фундаментализм не существовал тогда даже в зачатках. Кузнецов потом ушёл в «Знамя», Лакшин – в «Новый мир», а отдел, по существу возглавляемый Лазарем Лазаревым, выдавал публикации, не уступающие «новомировским» времён Твардовского.
При Чаковском такого, разумеется, не было. Но какая-то слабая преемственность сохранялась. Лживые, фальшивые публикации не заслоняли собой тех, где вещи назывались своими именами, и многие произведения принято было оценивать по дарованию или по его отсутствию.
На днях литературы в Новосибирской области оказался я в одной группе с детским поэтом и юмористом Георгием Ладонщиковым. В Колывани, районном городке, где мы с ним выступали, он вдруг заговорил об опубликованной какое-то время назад в «Литературке» статье Рассадина «Би-би-би и сю-сю-сю». К тому времени я уже подзабыл, над какими именно авторами издательства «Малыш» остроумно издевался Стасик. Помнил только, что над Александром Говоровым. И то потому, что Рассадин оценил его строчку: «Мы с братом плохо кушаем» как манерную: естественней, дескать, было бы сказать: «едим», а Говоров прислал в редакцию возмущённое письмо: «кушаем» – слово, которое можно найти во всех орфографических словарях русского языка. Оказалось, что в этой статье Стасик издевался и над стихами Ладонщикова.
– Я только потом узнал, – говорил он мне, – что статья заказная.
– В каком смысле? – не понял я.
– Готовились снять руководство «Малыша», – объяснил Ладонщиков, – и нужен был для этого повод, но причём тут я?
Это была абсолютная чушь. На графоманские книги «Малыша» обратил внимание я. Уже не помню, почему. То ли покупал их маленькому сыну, то ли ещё кому-то. Некоторые стихи были настолько неграмотны, что я пошёл и показал их Кривицкому, предложив найти автора для фельетона, который высмеял бы эту халтуру. Прочитав стихи, Кривицкий согласился. И не возражал против авторства Рассадина. Тот был очень известным фельетонистом.
– Так что, – спросил я Ладонщикова, – сняли руководство?
– А то ты не знаешь? – зло ответил он и вздохнул: – Жалко. Какие чудесные ребята были!
Стало быть, даже на такую вещь, как смена руководства издательства, мы могли повлиять. Графоманы и «патриоты» нас не любили. Политика отдела им не нравилась. И теперь я понимаю, почему. Сравнивая нынешнюю поляковскую «Литературную газету» с нашей, сравнивая с нашей всякие «Московские литераторы», «Российские литераторы», вижу принципиальную разницу: мы не имели права критиковать литературу начальства, но никогда не хвалили неумёх без регалий. Зато талантливых людей, как правило, привечали вне зависимости от того, входили они в правление какого-либо союза или нет. И при этом не делили одарённых на «наших» и «не наших».
Читательскими письмами мы были завалены, что называется, выше головы. Это сейчас редакции извещают своих читателей, что в переписку с ними они не вступают. А в то время отвечать на письма ты был обязан. Да ещё и не позже такого-то (не очень большого) срока. Лично мне приходилось отвечать не меньше чем на полсотни писем в месяц. А ведь в отделе работало больше десятка сотрудников. Да и отдел писем не всё переправлял нам: их внештатные работники получали деньги за ответы читателям. Им доставалась почта, которая была не связана с конкретными делами нашего отдела. Я уж не говорю о всякого рода встречах с читателями! О вопросах, адресованных отделу русской литературы! Они показывали, что он худо-бедно формирует общественное мнение, побуждает людей мыслить, то есть сознавать себя личностями.
Так что пусть простят мне моё самомнение именитые сотрудники второй тетрадки, но и мы пахали – и мы внесли свою лепту в формирование самой популярной газеты брежневской и горбачёвской поры. При Горбачёве, правда, появились «Московские новости» Егора Яковлева, которые не только нас догнали, но порой и перегоняли по читательским симпатиям. Но чаще всего пара этих гнедых бежала рядом. Символично, что при Путине их постигла одинаковая судьба: оба нынешних редактора – Ю. Поляков («Литературная газета»), В. Третьяков («Московские новости») – вытравили из газет свободолюбивый дух, сделали их раболепствующими по отношению к сильным мира сего, умертвили издания.
