По мере работы – а за два года мне пришлось поработать немало, сверяя даты и факты, роясь в доступных мне архивных документах и разного рода мемуарах и «мемуарах», – моё чувство эпохи, естественно, возрастало. За последний год, прошедший после первой публикации дневников, оно ещё более возросло. И чем лучше я узнаю ту эпоху – прежде всего по документам, – тем отчетливее я вижу, что главным её содержанием был не пресловутый «культ личности», а культ знания и созидания во имя нового – образованного и созидающего, свободного человека. Приверженцами именно этого культа были и Сталин, и Берия.
Возвращаясь же к дневникам Л.П. Берии, напомню, что в предисловии к первому тому первого их издания я приводил ряд своих наблюдений и догадок, сформировавшихся по завершении работы над подготовкой дневников к печати.
Вот, например, интересный, на мой взгляд, момент. В дневнике нет ни одной записи, касающейся работы Бюро № 2 при Председателе Специального комитета, через которое шёл основной поток разведывательной информации по атомным вопросам. В ныне рассекреченных документах советского Атомного проекта эта сторона вопроса освещена неплохо и можно найти немало просьб тех или иных руководителей об осведомлении ряда их подчинённых с деликатной информацией. Так, академик Хлопин дважды обращался лично к Берии с подобной просьбой, неоднократно просил об этом же Курчатов.
Вопреки распространённому заблуждению, с определённого момента круг так или иначе допущенных к ознакомлению с материалами Бюро № 2 был весьма велик. К 4 января 1949 года список ознакомленных насчитывал 35 фамилий, включая академиков Курчатова, Семёнова, Хлопина, Иоффе, Вавилова и других учёных, занятых в Атомной проблеме, в том числе – Харитона, Зельдовича, Франк-Каменецкого и др.
Судя по отсутствию записей, самого Берию этот вопрос волновал мало, он находился на периферии его интересов. И по одной этой детали можно понять, насколько высоким был общий уровень проблем, занимавших Л.П. Берию как государственного деятеля, если факт получения ценной информации по атомным вопросам из-за рубежа был для него, надо полагать, малозначащим – с позиций ведения личного дневника.
Интересно и то, как Берия именует наедине с собой Сталина – то «товарищ Сталин», то просто «Коба». Причём официальный, так сказать, вариант в ряде случаев выглядит как проникнутый горькой иронией или досадой, а в ряде случаев – чуть ли не насмешливо. Психологически это объяснимо. Есть неглупое изречение: «Чем старше мы становимся, тем больше у нас оказывается ровесников». Всё верно. Сталин был ровно на двадцать лет старше Берии. В 1919 году двадцатилетний Берия даже в мыслях не мог и близко ставить себя рядом со Сталиным и как-то себя с ним сравнивать.
А как в 1949 году, когда Берии исполнилось пятьдесят, а Сталину семьдесят лет?
Характерна в этом отношении деталь с подписями Сталина и Берии.
Сталин долгое время подписывался полностью «Сталин», а визу ставил в левом верхнем углу. С годами нормой становится сокращённая подпись «И Ст.», при этом свою подпись Сталин накладывает прямо по тексту. Берия до конца использовал полную подпись «Л Берия», но самый последний опубликованный его автограф – подпись на незарегистрированном Постановлении СМ СССР «О задачах и программе испытаний на полигоне № 2 в 1953 году» – выглядит так: «Л Б». Это ведь тоже, пожалуй, говорит о психологически ином, более высоком, уровне осознания себя.
Берия, безусловно, до конца уважал Сталина, но с начала по крайней мере 50-х годов не мог уже смотреть на него только снизу вверх. Как эффективные менеджеры они к тому времени уже стоили, пожалуй, друг друга.
При этом оба они, и Сталин, и Берия, очень уставали и к 1953 году устали – от всего! От груза государственных проблем, от неизбежной лести части окружающих, от многообразного, так сказать, однообразия повседневной жизни.
Но Сталин был на двадцать лет старше, Берия имел фору в два десятка лет и понимал, что за эти годы он и страна могут совершить очень много. А упорное нежелание Сталина формально сделать Берию своим преемником не могло Лаврентия Павловича не обижать, а порой и злить. И тут был прав ученик, а не учитель.
Надо, пожалуй, сказать несколько слов о смещении дат в дневниках военных лет. Иногда запись за то или иное число датирована одним днем, но сделана могла быть только на следующий день, если судить по ныне опубликованному Журналу посещений кремлёвского кабинета И.В. Сталина.
Это вполне объяснимо – совещания у Сталина проходили, как правило, во второй половине дня до полуночи и позднее, с переходом в ночь следующего дня. Иными словами, для ближайших сотрудников Сталина, к которым относился, естественно, и Берия, ночь превращалась в день, день – в ночь, и личные записи датировались с учетом этой особенности жизни.
В первый период работы, когда я лишь осваивал текст, меня смущали как длительные порой перерывы в записях, так и малое их количество в некоторые годы, особенно во второй половине 1941 года, в 1942, 1950 и 1951 годах. Но потом я – во всяком случае для себя – нашёл объяснение этому.
Немногочисленность записей за первые военные полтора года вполне понятна. Как свидетельствуют объективные мемуаристы, тогда Берию можно было застать в рабочем кабинете «живьём» или по телефону практически в любой момент суток.
Впрочем, как признавался «Павел Лаврентьевич», возможно, часть текста была изъята до того, как он и его товарищи смогли снять с дневников фотокопии.
Более подробно на этом пикантном моменте я остановлюсь в комментарии к дневниковой записи от 10 июня 1941 года. Сразу рекомендую читателю прочесть этот комментарий внимательно.
К весне 1943 года ситуация обрела черты стабильности и уверенности в благополучном для СССР исходе войны. У Берии появилось больше свободного времени. С другой стороны, необходимость в доверенном «собеседнике» возросла, потому что у Берии произошёл раскол в семье – у него появилась женщина, о чём он тогда же сказал жене Нино. Результатом стало, конечно же, отчуждение супругов, что Берия переносил тяжело (более подробно об этом будет сказано в послесловии).
Скудный объём дневника за 1950 год я объясняю высоким тонусом его автора в то время, а тоже скудный объём записей за 1951 год, напротив, тем, что в 1951 году Лаврентия Павловича, если судить по дневнику, чаще посещали минорные мысли и настроения.
И тому есть свои причины. Слишком много проблем накопилось в СССР к 1951 году. Всю их сложность, многомерность Берия не видеть не мог. Он сознавал, что эти проблемы решаемы, но при этом не мог не сознавать, сколько для этого надо приложить усилий, в том числе и ему. А он ведь был уже не юношей с горящими глазами.