имени гейши гласила: «Сразбойничав, добыла миноносец ценою русской пощечины и европейского презрения… Хорошо бы теперь добыть крейсер такою же ценою: ведь другая щека у меня цела! Стыд не дым, глаза не выесть…».
Впоследствии, захваченный японцами эсминец «Решительный», участвовал в Цусимском сражении. Но удачи он японцам не принес. Более того, в результате неудачного манёвра «Решительный» протаранил и потопил японский миноносец "№ 69. Что-то мистическое было в том, что в Цусимском сражении снова встретились корабль и его бывший доблестный командир. При этом оба снова сделали все от них возможное для победы над врагом и не их вина, что на этот раз удача была на чужой стороне. Поразительно, но «Решительный» каким-то мистическим образом снова выступил на нашей стороне. Если у кораблей есть душа, то душа «Решительного» должна была противиться японцам, за то, как пиратски они его захватили. Может, поэтому век «Решительного» в японском флоте был не слишком долг и в 1918 году его отправили на слом.
Боль Цусимы
Наскоро подлечившись в местном госпитале католической духовной миссии, Рощаковский поспешил в Петербург. По международным законам, оказавшись на территории нейтрального государства, он должен был оставаться здесь на правах интернированного до конца войны. Но после захвата "Решительного" своё обязательство не воевать с японцами Рощаковский посчитал недействительным и, едва залечив рану, через Америку вернулся в Россию. Еще с дороги он подал рапорт морскому министру о зачислении во 2-й Тихоокеанскую эскадру, которая готовилась к отправке на Дальний Восток. Свое обязательство не воевать, после захвата "Решительного" японцами, он считал недействительным.
Адмирал Авелан долго не хотел назначать настырного лейтенанта на уходящие корабли.
– Знаете ли вы, молодой человек, что в случае пленения ему, как бывшему интернированному, угрожает расстрел! – говорил он настырному лейтенанту.
– Я этого не боюсь! – отвечал Рощаковский.
– Зато боимся мы! Россия не может позволить, чтобы кто-нибудь, за здорово живешь, расстреливал ее офицеров! – зло ответил Авелан, и грохнул кулаком по столу. – Все, разговор окончен!
Вот когда пригодилась давняя дружба с однокашниками – великими князьями. Для этого он, по ходатайству великого князя Кирилла Владимировича, умудрился попасть на завтрак к Николаю Втормоу и там высказал свою просьбу. Царь разрешение дал, и командованию ничего не оставалось делать. Более того, живой и интересный рассказ Рощаковского о днях порт-артурской жизни и его злоключениях в Чифу произвел на Николая такое впечатление, что он на прощание, подав Рощаковскому руку, сказал:
– Скажу вам, Михаил Сергеевич, что у меня очень не много настоящих друзей. Но вас я очень бы хотел видеть среди них! Прошу вас, после окончания войны как можно чаще бывать у меня запросто без всяких церемоний!
Нерешительный и мнительный Николай, по-видимому, на самом деле нуждался именно в таком друге: честном, храбром и умном и ничего у него непросящим.
Из дневниковых записей императора Николая Второго: «4-го января. 1905 года. Вторник. Утро было снова занятое. Завтракал лейтенант Рощаковский, бывший командир миноносца “Решительный”.
Разумеется, после такой встречи Рощаковский был немедленно отправлен к командующему 3-й Тихоокеанской эскадрой контр-адмиралу Небогатову. Тот долго вертел предъявленную бумагу в руках, затем сказал:
– Командования кораблем предложить не могу. Миноносцев у меня в эскадре нет, а для броненосцев вы еще молоды. Но ежели вам уж так неймется воевать… Есть вакансия командира башни на "Сенявине"… Согласны?
– Почту за честь!
Броненосца береговой обороны «Адмирал Сенявин»
Так Рощаковский стал командиром носовой башни главного калибра броненосца береговой обороны «Адмирал Сенявин». Это было одна из последних вакантных должностей, и выбирать уже не приходилось. К тому же дело было знакомое. В Порт-Артуре он уже начинал войну командиром башни на «Полтаве». Теперь в той же должности он спешил поставить точку в этой войне. Предчувствовал ли он насколько будет она кровавой? Кто знает!
И все же время от времени Рощаковский поглядывал на дымивший рядом с «Сенявин» однотипный «Адмирал Ушаков», которым командовал порывистый и крикливый Миклуха, брат известного путешественника, славившийся на весь флот своей храбростью и напором. Вот под чьим началом мечтал бы служить лейтенант Рощаковский!
3 февраля 1905 года Третья эскадра покинула Либаву и устремилась вдогонку эскадры З.П. Рожественского.
Весь бой 14 мая лейтенант Рощаковский провел, стоя на башне с биноклем в руках и командуя ее огнем. Ему так было удобней общаться с дальномерным постом. Это было практически самоубийство. Впоследствии ходило много разговоров, что в тот трагический для русского флота день Рощаковский сознательно искал смерти. Так ли это было на самом деле, осталось неизвестным. Шансов выжить стоя на башне главного калибра у Рощаковского действительно было не много. Сотни снарядов и мириады осколков сметали с палуб все живое. За всю русско-японскую, да что там русско-японскую, за все войны нашего флота в XX веке не было ничего подобного, чтобы командир башни командовал огнем, стоя на ее крыше! Это мог сделать лишь один человек – Михаил Рощаковский!
Разумеется, что на новейших броненосцах Рощаковский бы никогда не смог устоять на башне во время выстрелов. Его бы просто смело пороховыми газами. Но на старых броненосцах береговой обороны, на орудийных стволах которых не было дульных тормозов, все пороховые газы шли вперед вслед за снарядом, и ударная волна была не слишком большой. Будучи прекрасным артиллеристом, Рощаковский это знал, и смело использовал для улучшения меткости огня своей башни.
Судьба была милостива к храбрецу. По воспоминаниям участников боя Рощаковский стрелял на редкость успешно и добивается нескольких попаданий в японские корабли. С "Ушакова" и "Апраксина" наблюдали разрыв снаряда, выпущенного из носовой башни "Сенявина", между трубами крейсера "Читозе". С японцами у него были свои личные счеты. В своем рапорте о бое Рощаковский написал: "Находился на броненосце "Адмирал Сенявин", исполняя обязанности башенного командира, – носовой…Погода была для броненосцев береговой обороны неспокойная: брызги заливали стекла оптических прицелов, и качка вредила меткости стрельбы… Находясь все время, для удобства корректирования своего огня, на крыше носовой башни… С дальномерным офицером на фор-марсе сообщался голосом." Вот и все, без лишней лирики, четко и конкретно.
Утром 15 мая остатки русской эскадры были окружены японскими кораблями. В рубке «Сенявина» в этот момент находился командир броненосца капитан 1 ранга Григорьев, старший артиллерист лейтенант Белавенец и штурман лейтенант Якушев. Броневая дверь с мостика отворилась и сигнальщик выкрикнул:
– На флагмане подняли сигнал сдачи в плен!
– Не может быть выкрикнули разом оба лейтенанта и бросились перепроверять поднятый на «Николае Первом» сигнал.
– Ну что? – торопил их Григорьев.
– Так и есть! – выдохнули лейтенанты. – Командующий сдается! Но мы не позволим репетовать этот сигнал!
– А я позволю! – выкрикнул им Григорьев и, выбежав из боевой рубки, велел сигнальщикам поднять на мачте японский флаг.
Одним из немногих
