— Испугался? — улыбнулся он мне. — Напрасно: у ребят на уме ничего плохого не было.
— Да как же не было? Они…
— Они сочли себя обиженными, обманутыми и приехали добиваться правды. А правда у нас одна.
Оказалось, что в недавнем бою эти конники захватили у порубанных беляков несколько лошадей и решили продать их на городском воскресном базаре. Однако ревком, узнав об этом, поручил Янкину реквизировать коней и передать в красноармейскую воинскую часть. Яков Фёдорович предложил выполнить распоряжение ревкома по передаче лошадей начальнику липецкой милиции, а тот не очень вежливо обошёлся с кавалеристами, не объяснил им, почему и для какой цели их реквизирует. Вот конники и примчались в ЧК требовать назад свои трофеи.
— И вы отказали им? — вырвалось у меня.
— Нет, — Янкин покачал головой, — просто поговорил. Ребята поняли, что четвероногие «трофеи» нужны их же боевым товарищам, и уехали. Что же им оставалось делать?
Поговорил…
Сколько раз и тогда, и впоследствии убеждался я в могучей, покоряющей силе большевистской правды! Наш советский человек всегда эту правду поймёт, только надо нести её людям с открытой душой, как нёс мой первый чекистский учитель Я.Ф.Янкин.
Он часто беседовал со мной. Чаще, чем с другими, со взрослыми, давно сформировавшимися сотрудниками ЧК. Старался ненавязчиво, без лишних нравоучений, преимущественно собственным своим отношением к служебному долгу воспитывать у меня трудолюбие и правильное отношение к делу.
Вскоре Я.Ф.Янкин перевёл меня на оперативную работу. Сделал это не сразу, без резкого, неожиданного перехода. Начал изредка давать то одно, то другое незначительное поручение. Брал с собой или направлял с кем-либо из старших товарищей — то с Виньковым, то с Балмочных — на обыски. Подключал, как у нас говорили, в состав оперативных групп, выезжавших на места происшествий.
И хотя с этих пор работы стало ещё больше, я от радости не замечал ни усталости, ни мелькания быстротекущих дней.
Выдавались нередко недели, в течение которых даже домой некогда было забежать: то ночное дежурство, то экстренный выезд с оперативной группой. За день так нашагаешься из конца в конец по городу, что к вечеру лишь бы лечь. А чтобы не беспокоились дома, я звонил вечерком в банк, где отец продолжал работать ночным сторожем, и как можно бодрее сообщал:
— У меня все в порядке, а как у тебя? Передай, пожалуйста, маме, что на следующей неделе обязательно забегу.
Ночью, если не надо было никуда ехать, крепкий сон валил или на диван в дежурной комнате, или на письменный стол: шинель служила вместо матраца и одеяла, а кипа дел — вместо подушки. Иногда, впрочем, за это влетало от Якова Фёдоровича. Утром вызовет к себе, окинет взглядом с ног до головы и скажет, точно отрежет:
— На ночь домой. Вымыться. Отоспаться. Сменить нательное бельё. Хорошенько поесть. Все ясно?
— Ясно, товарищ председатель ЧК!
— Выполняй!
И приходится выполнять, потому что знаешь: в эту ночь Янкин непременно придёт и проверит. Такой уж он человек…
А однажды Яков Фёдорович сам поднял меня с дивана незадолго до рассвета, позвал к себе в кабинет.
— Садись. Ты такую фамилию слышал: Перелыгин?
— Перелыгин? Не сын ли бывшего хозяина самого крупного в городе магазина?
— Может быть. Ты знаешь его?
— А как же! В магазине у них бывал.
— Вот и отлично. Иди к товарищу Сычикову, он скажет, что нужно делать.
Начальник оперативной части уже был на работе.
— Слушай, парень, внимательно, — начал он, — потому что придётся действовать быстро. Поступило донесение, что недавно к нам в город пробрался бывший царский офицер, деникинский разведчик Перелыгин. Перелыгиных в Липецке много, пока всех проверишь, беляк успеет наделать беды. Подозрение падает на сына известного тебе торговца: не он ли? Надо выяснить, не скрывается ли он у своего папаши, давно ли приехал и главное — откуда. Ты сумеешь?
— Попытаюсь, — неуверенно начал я и вдруг вспомнил: — Да ведь Таиса, моя сестра, в перелыгинском магазине во время войны продавщицей работала! Даже вроде бы дружбу водила с дочерью магазинщика.
— А теперь?
— Не знаю.
— Иди домой, выясни все, потом доложишь. Осторожнее только, лишнего не сболтни!
— Все ясно!
Я примчался, когда домашние садились за стол завтракать. А после завтрака вызвался проводить сестрёнку на работу. Шли, болтая о чем придётся, пока не поравнялись с перелыгинским магазином, и тут я будто случайно спросил:
— Не жалеешь, что ушла от них?
— Нашёл о чем жалеть, — усмехнулась Таиса.
— А с подружкой своей, с молодой Перелыгиной, встречаешься?
Оказалось, что «дружба» их продолжается до сих пор: дочери бывшего купца стало выгодно водить знакомство с простой фабричной работницей, вот и приглашает изредка Таису к себе в гости, то чулки подарит, то пуговицы, то ещё какую-нибудь галантерейную мелочь из припрятанных папашей запасов.
— Слушай, не смогла бы ты у них для меня кое-каких товаров раздобыть? — спросил я.
— Это ещё зачем? — даже остановилась сестра.
— Ну, на муку можно выменять, на масло; я ведь часто теперь в деревнях бываю, а там на галантерею ещё какой спрос.
Мы условились встретиться вечером дома, но я вспомнил предупреждения Сычикова и на минутку задержал сестру:
— Ты, случайно, не рассказывала им, где я теперь работаю?
— Ещё чего!
— И не говори: испугаются — ничего не дадут. Одно название — Чрезвычайная Комиссия — на таких, как они, нагоняет смертельный страх.
— Ладно, будет тебе, не учи, — рассмеялась Таиса. — Вечером товар будет.
Вернулась сестра домой позднее обычного, весёлая, оживлённая, и показала на объёмистый свёрток с галантерейными товарами. А мне не до них было, хотелось скорее узнать, как встретили Таису у Перелыгиных, о чем говорили, не заметила ли она в доме чего-либо странного, необычного. Расспрашивать не пришлось, сестрёнка сама принялась рассказывать о своём визите:
— Сначала будто холодом от них повеяло, когда пришла. Поглядывают друг на друга, помалкивают, хоть ты поворачивайся и двери за собой закрывай. А как заговорила о товаре, — мол, выгодное дельце наклёвывается, — так сразу оттаяли, заулыбались, к чаю начали приглашать. Особенно папаша старался. «Мне, говорит, все едино, продавать ли или на продукты менять. Только ты, Таисонька, не продешеви да гляди, чтобы спекулянт какой вокруг пальца не обвёл». Сижу, понимаешь, как та барыня, чаек попиваю, а тут сын ихний в комнату входит…
— Сын? — постарался как можно естественнее удивиться я. — Разве он дома?
— У них… Обходительный такой, вежливый. Расспрашивать начал, что в городе слышно, как мы живём, где я теперь работаю. А я не будь дура, возьми да и тоже спроси: «Чего это, говорю, вас давно не видать было? Или уезжали куда?»
