В преторианском лагере Нерон произнес речь, сообразную обстоятельствам, пообещал щедрые раздачи денежных подарков воинам, и был провозглашен императором. Римская империя получила нового властителя.
Провозглашение Нерона принцепсом в стихах восславил его наставник Сенека. К Клавдию он не мог испытывать симпатий. В самом начале его правления он оказался в жесточайшей опале из-за своей связи с сестрой Калигулы Юлией Ливиллой, и Мессалина даже настаивала на смертном приговоре. В итоге философ оказался в ссылке, из которой его спасла Агриппина, обеспечившая ему возвышение при дворе, назначив наставником к пасынку принцепса. Но прежние обиды Сенека не забыл. Не исключено, что он был в курсе действий Агриппины по устранению Клавдия, во всяком случае, несомненно, их одобрял. При этом, правда, он имел свои виды на будущее царствование, вовсе не желая таковому быть временем владычества Агриппины. Воспитатель Нерона желал оставаться при нем уже в качестве наставника и мудрого советника принцепса и потому потакать в дальнейшем властолюбию неукротимой августы вовсе не собирался. Эти два совершенно несовместимых подхода к наступающему царствованию Нерона и предопределили решающим образом острейшую политическую борьбу первых лет правления юного императора.
А пока что Сенека излил всю давнюю ненависть к Клавдию в своей поэме «Апофеоз божественного Клавдия». Дион Кассий называл это сочинение Луция Аннея «Апоколокинтосис».[22] Означало это слово «Отыквление» в отличие от слова «Апофеосис» — «обожествление». Таким образом, согласно стихам Сенеки, Клавдий после смерти превратился не в бога, как должно было почитаемому народом принцепсу, но в тыкву, каковая в Риме в те времена почиталась символом безнадежной глупости, — вспомним обидную репутацию Клавдия до того, как он стал императором.
Правда, конец поэмы, где и должно было произойти постыдное отыквление, до нас не дошел. Но и сохранившаяся основная часть поэмы вопиюще непочтительна к умершему принцепсу. Согласно автору стихов, умер Клавдий от обжорства. Этим утверждением Сенека не столько оправдывал Агриппину, сколько стремился снять с царствования Нерона клеймо преступно начатого, пусть сам пасынок и не участвовал в изведении ядом своего благодетеля-усыновителя. Самому же Нерону в поэме были посвящены вдохновенные строки, вложенные в уста солнечного бога Феба-Аполлона:
Тот, кто подобен лицом, кто подобен мне красотою,
Не уступающий мне певец и поэт. Благодатный
Век он измученным даст и законов молчанье нарушит.
Как Светоносен, когда разгоняет бегущие звезды,
Или как Геспер, восход вечерних звезд предваряя,
Иль как в румяной Заре, рассеявшей тени ночные
И зарождающей день, появляется яркое Солнце,
Мир озаряя и в путь из ворот выводя колесницу, —
Так должен Цезарь войти. Таким увидит Нерона
Скоро весь Рим. Его лик озаряет все отсветом ярким,
И заливает волна кудрей его светлую выю.[23]
Так началось правление Нерона.
«Золотое пятилетие»
«Домиций Нерон, сын Домиция Агенобарба и Агриппины правил тринадцать лет. В течение первых пяти его правление было терпимо. Поэтому некоторые историки утверждают, что Траян часто говаривал, что всем принцепсом далеко до этого пятилетия Нерона»[24] — так писал о первых пяти годах царствования Нерона римский историк Секст Аврелий Виктор. С его легкой руки и утвердилось впоследствии наименование начального периода Неронова правления как «золотое пятилетие». Мнение Траяна, «лучшего из принцепсов», никак не может быть признано поверхностным. Правивший Римской империей в 98–117 годах и совершивший ее последние великие завоевания, он детские и юношеские годы провел при Нероне, появившись на свет за год до его прихода к власти. Потому великий император мог судить об этом времени не только по документам и по рассказам историков, но и по свидетельству своих старших современников, очевидцев этих лет. Его собственные юношеские впечатления о Нероне тоже сыграли свою роль. В пользу справедливости суждения Марка Ульпия Траяна говорят и свидетельства историков, вовсе не расположенных к Нерону.
Итак, обратимся к дней Нероновых прекрасному началу, когда в Риме был принцепс молодой, прекрасный. Став императором, он отныне именовался Нерон Клавдий Цезарь Август Германик. Имена Цезаря и Августа были обязательны — они подчеркивали принадлежность к правящему роду Юлиев-Клавдиев. Постепенно они утрачивали значение имен, превращаясь в высшие титулы. Цезарями и Августами именовали себя и римские императоры других династий, и лишь в конце третьего века император Диоклетиан установит иерархию титулов: август — старший император, а цезарь — младший.
Употребление слова «цезарь» в отношении Нерона фактически было уже скорее титулом, нежели личным именем.
Правление Нерон начал с великолепных похорон Клавдия. Он произнес речь, наполненную похвалами в адрес покойного принцепса. Она, однако, не произвела большого впечатления на присутствующих, хотя поначалу Нерона слушали очень внимательно. Внимание сменилось ироническими улыбками, когда многие узнали стиль Сенеки. Ворчали старики, язвительно утверждавшие, что Нерон стал первым правителем, которому понадобилось чужое красноречие. Вспоминали Гая Юлия Цезаря, соперничавшего с величайшими ораторами своего времени, не исключая и знаменитого Цицерона, Августа, легко и свободно произносившего свои речи, Тиберия, прекрасно владевшего искусством произносить продуманные, взвешенные речи, наполненные богатым содержанием. Даже Калигула, несмотря на свой поврежденный ум, умел говорить сильные речи от себя, даже Клавдий, всеми почитаемый дурачком, когда говорил, обдумав, свои речи, бывал временами выразителен. Так что ораторскому дебюту Нерона сопутствовало некоторое разочарование. Оно, однако, быстро прошло, когда молодой принцепс выступил в сенате, где, собственно, со специального сенатского постановления относительно вручения ему верховной власти и согласия с этим войска и начиналось его законное правление.[25] Бальзамом на душу всех сенаторов, да что там сенаторов, всего римского народа, были его слова о том, что править он будет по начертаниям Августа.[26] Далее следовали бесконечные планы начинающегося правления, которые вызвали подлинно всеобщее одобрение и искренний прилив народных симпатий к столь достойно начинающему свой путь во власти императору. Нерон «сказал о том, что располагает примерами и советами, как наилучшим образом управлять государством, что его юности не довелось соприкоснуться с междоусобными войнами и семейными раздорами и что поэтому он не приносит с собою ни ненависти, ни обид, ни жажды мщения. Затем он наметил будущий образ правления, отмежевываясь главным образом от того, что еще вызывало озлобление: он не станет единоличным судьей во всех судебных делах, дабы, заперев в своем доме обвинителей и подсудимых, потакать таким образом произволу немногих могущественных; он не потерпит под своей кровлей никакой продажности, не допустит никакого искательства; его дом и государство будут решительно отделены друг от друга. Пусть сенат отправляет свои издревле установленные обязанности, пусть Италия и провинции римского народа обращаются по своим делам в трибуналы консулов; пусть консулы передают их в сенат; он же будет ведать лишь теми провинциями, которые управляются военною властью».[27]
