— Нет, — с убийственной самоуверенностью сказала я и протиснулась к выходу между карнизом и рукой Джонджолы.
Говоря о Вере, задумываешься, это район или стиль жизни? Думаю, второе. У Веры есть свой запах, цвет и колорит. Вериец может стать жителем другого района, а вот чужак никогда не станет верийцем. Здесь нужно родиться, именно здесь и нигде больше, затем здесь вырасти в каком-нибудь красивом итальянском дворике, затем ходить на свидания в Кировский сад, заглядывать в «Сачашнико» (магазин, где дегустируют вина. — Л.М.), покупать жареные семечки у цыганки Гуло, поздравлять первого же встреченного обезумевшего от счастья отца с рождением сына в роддоме имени Чачава, в воскресенье ходить за покупками на Верийский рынок, где вас все знают и поэтому не обвесят, ну а вечером насладиться концертом грузинского балета Сухишвили-Рамишвили в филармонии. Вот это и есть Вера, которая никогда не примет «чужака».
Нукри стоял возле 51-й школы, рядом с новенькой «семеркой», которую ему купил отец в связи с поступлением в институт. Он нервно покуривал сигарету, на бледном лице не было ни кровинки.
— Что случилось, Нукри, чего это ты нос повесил, бичо (парень. — Л.М.)? Не хочешь поздравить меня с новой школой и началом учебного года? — спросила я, фыркая.
— Да, поздравляю, — сказал он грубо и чмокнул в щечку. — Мишико забрали в армию.
— Что? В армию? Куда? На сколько? — затараторила я и вдруг почувствовала, что с нами происходило что-то очень серьезное и скорее всего плохое.
— Лали, служба в армии в Советском Союзе вообще-то два года, в морском флоте — три. Это так, для информации, — объяснял раздраженный Нукри.
— А что тетя Гиули?
— В Советском Союзе матерей в армию не пускают, — безапелляционно продолжил Нукри.
— Да знаю, хорошо, ведь не дура. Куда его послали?
— На Украину, в Киев.
— А что, нельзя было как-нибудь «соскочить»?
— В Советском Союзе, не пройдя военную подготовку, гражданское лицо не сможет трудоустроиться, и вообще, у него будет «волчий билет» или статус дезертира, — монотонно разъяснял Нукри.
Правда, я не понимала ни одного слова, но наглость и язвительность Нукри не имели границ. Как будто я была виновата в том, что Мишу «забрили» в армию, или это я придумала эту дурацкую воинскую службу!
Чаша терпения наполнилась до краев, и я выпалила:
— Ну и что ты мне язвишь, не пойму. В чем моя вина? Что случилось, мир перевернулся? Или тут кроется другая причина? Наверное, на твоем курсе хорошенькие девушки, и ты с ними кокетничаешь, не так ли? Ты пришел для этого? Ну и говори, пусть тебе хватит мужества! — кричала я.
Нукри внезапно, словно с цепи сорвавшийся, притянул меня к себе и в первый раз в жизни поцеловал в губы. Вы знаете, что значит — впервые в жизни? Это означает в первый раз! В какой-то момент мне показалось, что у меня из-под ног уходит земля. Я чуточку пошатнулась и, если бы не вовремя подставленное плечо Нукри, распласталась бы на асфальте. Звенело в ушах, горло перехватывало, я чувствовала сильное сердцебиение, ну а мысль о том, что все это происходит средь бела дня в самом центре Веры, возвращала меня в горькую реальность. Не хотелось смотреть в сторону школы, я была уверена, что Джонджола такое «зрелище» точно не пропустил бы. Вот мне завтра устроят в классе!
«Хорошо, допустим, два-три дня у меня будет болеть голова, и я пропущу эту проклятую школу, тем более, что обмануть маму не составляет большого труда. Всего-то детские грустные глазки, а остальное «покажут» анализы», — лихорадочно соображала я и прокатывала в голове возможные варианты «болезни».
— Ты с ума сошел? — старалась я отодвинуть Нукри. — Что ты делаешь?
— А вдруг и меня заберут? — промямлил не менее чем я взволнованный Нукри. — Ты знаешь, сколько это — два года? Будешь меня ждать? Кто за тобой будет ухаживать? Кто будет провожать? Как я буду оттуда следить за тобой? Ты же такая балда! Кого-то из наших ребят отправили в Читу, кого-то — в Ленинград, кого-то — в преисподнюю. Что же мне делать, я уже помешался, думая об этом, а ты ничего понимать не желаешь! К тому же этот твой новый одноклассник очень треплет мне нервы!
Правда, когда говорят: самец заранее чувствует появление конкурента. Это что-то инстинктивное, животное и в то же время ужасно азартное. Вот когда мужчина становится настоящим охотником, вот когда чувствует опасность потери принадлежащей ему завоёванной в сражении добычи, вот это и есть крик фермонов. Он и сам погибнет в этой борьбе, но первым выроет могилу противнику. Такова их природа!
Нукри молча вёз меня домой.
— Что планируешь на вечер? — спросил он.
— Одноклассники из «экспериментальной» собираются у Марикуны на цхнетской даче (Цхнети — дачное место вблизи Тбилиси. — Л.М.). Ты ведь подвезешь меня?
— Конечно, только допоздна не задерживайся, ладно?
— А ты что, не зайдешь, там ведь все свои?
— Нет, я должен подняться к тете Гиули, женщина сходит с ума, несколько дней ничего не знает о Мишке.
— Хорошо, я на часок-другой, к тому же мне еще столько учить… — простонала я.
— В первый же день? Это ведь не «эксперименталка»? — засмеялся Нукри.
— Нет, это мелодия Верийского квартала, — напевала я, помахав рукой как всегда ожидавшей меня на балконе маме.
Вечером на даче великих предков Марикуны праздник по случаю 1 сентября входил в кульминационную фазу. Время, проведенное в кругу друзей, всегда незабываемо. Что мы делали? Наверное, то, что 15 — 16-летние подростки должны делать в такое время, — баловались, пели и развлекались, а больше всех в тот день шумели и шутили двое юношей: Ираклий Джибладзе и Ладо Татишвили. Кто бы мог подумать, что это было наше последнее пребывание в таком составе.
Советский Союз с его неповторимым «обаянием», наверное, отличался еще и тем, что содержал своих «постояльцев» в плену ирреальных ценностей и догм. Да, именно бесправных постояльцев! А как еще назвать граждан той страны, где каждый пятый мечтает о побеге на Запад, каждый второй, осуждая царящую в армии «дедовщину», избиения и изнасилования, вынужден отправлять в этот кишащий ад своих 18-летних обласканных в семье продолжателей рода? А потом только Господь ведает, что с ними произойдет. В противном случае — военный трибунал.
Как называть граждан страны, чьи права не превышали прав крестьян феодальных времен? В советской резервации, стране, находящейся в тени великого Ленина, все это красиво упаковывалось стремлением к коммунизму и «забантовывалось» светлым будущим. Несмотря на высокие доходы, так называемые цеховики и дельцы меняли собственные автомобили хотя и каждый год, но на ту же модель и того же цвета. Приобретение новой машины на зарплату рядового гражданина было такой же утопией, как в свое время идеи Сен-Симона и Фурье.
