Матвей Гейзер - Маршак

Гирш Койдановер издал сочинения отца, обогатив их своими комментариями (что-то похожее в наше время сделал сын Самуила Яковлевича Маршака — Иммануэль Самойлович, издав его восьмитомное Собрание сочинений). На книге Гирша Койдановера «Правильная мера» остановимся подробнее. Она наполнена мрачным аскетизмом, и это не случайно — вспомним, как много пришлось пережить и самому Гиршу Койдановеру, и польским евреям той эпохи. Есть в книге такие слова: «О человек, если бы ты знал, сколько дьяволов жаждут твоей крови, то ты бы всецело и телом, и душою подчинился Господу Богу».

Гирш Койдановер был не последним священнослужителем в роду Маршаков. Раввинский род Маршаков завершился лишь в начале XX века. Последними из священнослужителей-Маршаков были Реувен Авраам Маршак (1810–1910) и Шимон Ицхак Маршак, родившийся в 1850 году (дата приблизительная).

Яков Миронович Маршак — прямой потомок Шмуэля и Гирша Койдановеров. «Отец Якова Мироновича был человеком огромной физической силы, крутым и деспотичным, требовавшим соблюдения в доме порядка и обрядности, — писал Самуил Яковлевич. — Его старший сын Яков еще в отрочестве взбунтовался против „косности“ отца и стал жить по своему разумению… У него ни в чем не было середины. Людей он делил на две категории. Одна состояла сплошь из „светлых личностей“, другая — из отъявленных злодеев. Любопытно было то, что очень многие из людей, которых мы знали, по очереди побывали в обеих категориях — в „светлых личностях“ и в злодеях».

Мать Якова Мироновича — имя ее до нас не дошло (по мнению Юдифи Яковлевны Маршак, звали ее Эстер, предки ее — из Шклова) — была женщиной доброй, кроткой. Но могла проявить стойкость. «Она была способна на твердость и самопожертвование. В 1918 году — ей было уже за восемьдесят — она, лежа в параличе, заставила дочь, с которой доживала свой век, бежать с маленькими детьми из охваченного махновскими грабежами и пожарами городка, а сама осталась в доме одна и вскоре погибла…» — пишет в книге об отце «От детства к детям» Иммануэль Самойлович Маршак.

Мать Якова Мироновича слыла в своих кругах поэтессой. Она в буквальном смысле слова стихи не сочиняла, тем более не записывала их. Но весьма часто она «думала» вслух и разговаривала с детьми, а позже — с внуками стихами. Кто знает, может быть, именно эти способности передались внуку ее Самуилу. Подтверждений тому немало. Вот одно из них, рассказанное Корнеем Ивановичем Чуковским: «Когда мы праздновали юбилей знаменитого историка Евгения Викторовича Тарле, я как-то сказал Самуилу Яковлевичу, что даже ему, Маршаку, не удастся подобрать рифму к фамилии юбиляра. Маршак мгновенно написал такие строки»:

Впрочем, думается мне, способности Эстер достались не только внуку Самуилу, но и праправнуку ее — Александру Маршаку. Он, как и дед, оказался талантливым переводчиком и сочинителем поэтических экспромтов. Однажды, подарив автору этой книги сборник «Лирические эпиграммы Маршака», он вмиг сочинил:

Итак, поэтические способности семьи Маршаков — факт генетический и неопровержимый. Сам же Самуил Яковлевич первые свои стихи сочинил, не написал — сочинил, когда ему не было еще и двух лет:

Разумеется, в семье Маршаков детей никто никогда не бил, впрочем, лучше всего об этом рассказал сам Самуил Яковлевич в своих стихах:

Пожалуй, один из немногих потомков этого рода, не унаследовавший литературных способностей, но проявивший талант в других областях, был Яков Миронович Маршак. В характере его сочетались и черты матери, и черты отца. Подтверждает это одно из многих воспоминаний об отце, оставленное нам Самуилом Яковлевичем: «Был у него в молодости случай, который надолго сохранился в наших семейных преданиях.

Отец только что поступил на большой завод в одном из губернских городов Поволжья. Встретили его с распростертыми объятиями и сразу же отвели ему квартиру во втором этаже флигеля, расположенного на заводской территории. Кажется, это была первая в его жизни отдельная квартира.

С удовольствием, не торопясь, принялся он разбирать и раскладывать вещи, как вдруг раздался громкий стук в дверь, — это пожаловал не кто иной, как сам полицейский пристав, особа по тем временам довольно значительная. Приехал он якобы для того, чтобы проверить, в порядке ли у отца документы и есть ли у него „право жительства“ вне „черты оседлости“, где евреям разрешалось тогда селиться.

В сущности, пристав мог бы вызвать отца к себе в полицейский участок повесткой, но предпочел явиться лично, чтобы с глазу на глаз, из рук в руки получить установленную обычаем дань.

Не дождавшись полусотенной, на которую он рассчитывал, величавый пристав потерял терпение и позволил себе какую-то грубость. Отец вспылил, а так как силы он был в то время незаурядной, незваный гость и оглянуться не успел, как очутился на лестничной площадке и от одного толчка полетел вниз по крутым ступенькам…»

И еще один рассказ Самуила Яковлевича об отце: «Детство и юность провел он над страницами древнееврейских духовных книг. Учителя предсказывали ему блестящую будущность. И вдруг он, к великому их разочарованию, прервал эти занятия и на девятнадцатом году жизни пошел работать на маленький заводишко — где-то в Золотоноше или в Пирятине — сначала в качестве ученика, а потом и мастера. Решиться на такой шаг было нелегко: книжная премудрость считалась в его среде почетным делом, а в ремесленниках видели как бы людей низшей касты.

Да и не так-то просто было перейти от старинных пожелтевших фолиантов к заводскому котлу… Отец, по специальности химик-практик, не получил ни среднего, ни высшего образования, но читал Гумбольдта и Гёте в подлиннике и знал чуть ли не наизусть Гоголя и Салтыкова-Щедрина».

Евгения Борисовна Гиттельсон — мать Самуила Яковлевича — родилась и выросла в Витебске, в патриархальной еврейской семье, что говорило о многом. Глава семьи — Борух Гиттельсон, казенный раввин Витебска, был истинным знатоком еврейской истории и языка иврит. Среди многих его учеников был и Марк Антокольский, впоследствии — один из величайших скульпторов России. Молодость и зрелость Боруха Гиттельсона пришлись на годы правления Александра II, когда евреи России, пусть изредка и ненадолго, но могли покинуть пределы оседлости. Старший сын Боруха Гиттельсона, Моисей, в начале 80-х годов XIX века учился в Москве, в высшем учебном заведении. Немногие еврейские семьи, даже весьма богатые, могли послать своих детей учиться в столицу. А Борух Гиттельсон — человек, преданный вере предков, хотел, чтобы дети его получили кроме традиционно-еврейского и светское образование. К Моисею в гости приехала его сестра Женя. Оказавшись в студенческом кругу друзей брата, она была очарована жизнью московской молодежи. С детства хорошо знавшая русский язык (заметим, в семье Гиттельсонов русскому языку обучили всех детей — он был для них родным), влюбленная в романы Тургенева, Гончарова, в стихи Некрасова, Женя Гиттельсон к тому же обладала и незаурядными музыкальными способностями.