Строки эти писаны 10 мая, но что же он ответит бабушке в сентябре?
Во-первых, ее нельзя теперь волновать; во-вторых, опасно открывать свои мысли; в-третьих, известное впоследствии двоедушие Александра-царя, конечно, свойственно и Александру-принцу.
«Ваше императорское величество! — напишет он 24 сентября. — Я никогда не буду в состоянии достаточно выразить свою благодарность за то доверие, которым Ваше величество соблаговолили почтить меня, и за ту доброту, с которой изволили дать собственноручное пояснение к остальным бумагам… Я вполне чувствую все значение оказанной милости… Эти бумаги с полной очевидностью подтверждают все соображения, Которые Вашему величеству благоугодно было недавно сообщить мне и которые, если мне позволено будет высказать это, как нельзя более справедливы».
Однако бабушка не знает, что ее внук рассказал многое, может быть и все, отцу, Павлу. Возможно, по желанию Павла в тайну был посвящен и полковник Аракчеев (не отсюда ли будущая дружба с ним Александра I?).
Накануне отправки почтительного послания бабушке Александр пишет Аракчееву, называя Павла «Его величество», хотя последний — только «высочество»; называет не один раз, а дважды; ошибка невозможна, тем более что и Аракчеев в эти дни обратился к своему покровителю точно так же. Вероятно, полагает историк Шильдер, Александр принес отцу присягу на верность, и, если бы даже Екатерина отдала ему престол, он не намерен был его брать, когда придет час…
Екатерина же считает дело улаженным, но все не может прийти в себя после недавнего потрясения, больше обычного пуглива и, как всегда во время болезни, пьет чай вместо любимого мокко. Многознающий царедворец Федор Ростопчин месяц спустя сообщит Александру Воронцову о состоянии императрицы: «Здоровье плохо. Уже больше не ходят. Не могут оправиться от впечатлений грозы, которая произошла в последних числах сентября. Явление странное и небывалое в наших краях, имевшее место в год смерти императрицы Елизаветы».
Это была гроза 28 сентября 1796 года. Ничего подобного в других сентябрьских и октябрьских газетах не обнаруживается.
Совпадение! Какой был бы поворот для романтической повести: рождение будущего революционера — и небывалая гроза, сотрясающая столицу, разрушающая психику и здоровье императрицы.
Но времена таких повестей, кажется, прошли.
Зато член французской Академии Пьер Лаплас, только что предложивший свою знаменитую гипотезу происхождения звезд и планет, легко примерил бы к той осенней грозе другую свою идею.
«Ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, проявляющиеся в природе, и относительное положение всех ее составных частей (если бы вдобавок этот ум оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу), — обнял бы в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движениями мельчайших атомов. Не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее так же, как и прошедшее, предстало бы перед его взором».
Члена французской Академии, когда он предсказывает будущее, не смущает сложность психических явлений, мотивов человеческих поступков: он ведь уверен, что всякое сложное — в конце концов сумма простых. И если бы хватило технических средств на сооружение лапласова «сверхума» (о кибернетике еще не говорили), то разве укрылось бы «перед его взором», что осенняя гроза 1796 года ускоряет смертную болезнь русской царицы, что болезнь завершится через 40 дней апоплексическим ударом, что придут новые цари, переменятся подданные, а мальчик, появившийся на свет 28 сентября 1796 года в Санкт-Петербурге в доме Самборского, проживет 10 880 дней до раннего утра 13 июля 1826 года…
По это все фантазии и призраки, являющиеся осенью, в год рождения Сергея Муравьева-Апостола.
Так с небом смертный непрестанно
Борьбу за жизнь вести готов,
А счастье падает нежданно
С высот, как легкий дар богов.
Почто, мой друг, почто слеза катится?
Радищев
Василий Васильевич Капнист прощается с 1796 годом:
Как дождевая капля в море,
Так в вечность канул прошлый год;
…………………………
Почто ж могучею рукою
Не затворил он тех дверей,
Чрез кои горесть к нам втекает?
Никак: он вход им заграждает,
Оставя Павла у дверей.
Поэт радуется, что «втеканию горести» препятствует с недавних пор новый царь.
В царстве мертвых Екатерина II распекает Безбородку: «Тебе поручены были тайны кабинета, тобой по смерти моей должен был привесться важный план нашего Положения, которым определено было: при случае скорой моей кончины возвесть на императорский российский престол внука моего Александра. Сей Акт подписан был мною и участниками нашей тайны. Ты изменник моей доверенности и, не обнародовав его после моей смерти, променял общее и собственное свое благо на пустое титло князя».
Безбородко признает вину: «Павел, находясь в своей Гатчине, еще не прибыл, я собрал Совет. Прочел Акт о возведении на престол внука твоего: те, которые о сем знали, состояли в молчании, а кто впервой о сем услышал, отозвались невозможностью к исполнениям оного; первый, подписавшийся за тобой к оному, митрополит Гавриил подал глас в пользу Павла. Прочие ему последовали: народ, любящий всегда перемену, не постигал ее последствий, узнав о кончине вашей, кричал по улицам, провозглашая Павла императором. Войски твердили тож, я в молчании вышел из совета, болезнуя сердцем о невозможности помочь оному; до приезда Павла написал уверение к народу… Что мог один я предпринять? Народ в жизнь вашу о сем завещании известен не был.
В один час переменить миллионы умов есть дело, свойственное одним только богам».
Если бы мы не знали точно, что сочинение под названием «Разговор в царстве мертвых» (где причудливо сплелись правда и вымысел) распространилось уже в первые годы XIX века, непременно решили бы, что речь идет и о 1825 годе. В самом деле: тайное завещание, передающее престол младшему вместо старшего (в 1796-м — Александру вместо Павла, в 1825-м — Николаю вместо Константина). В обоих случаях цари, видимо, собирались открыто объявить нового наследника народу, но не успели; секрет известен избранному кругу приближенных и удостоверен митрополитом (в 1796-м — Гавриил, в 1825-м — Филарет); внезапная смерть завещателя, тайный совет (в 1825-м собранный по всем правилам, в 1796-м, очевидно, на скорую руку, может быть, на несколько минут); решение о невозможности переменить наследника, ввиду настроения войск, народа, после чего царем объявляется Павел — в 1796-м и Константин — в 1825-м. Разница в том, что в 1825-м престола не пожелал старший, а в 1796-м — младший. Есть сведения, что, разбирая по приказу Павла бумаги умершей императрицы, Александр и Безбородко нашли завещание в пользу внука и тут же сожгли его. Впрочем, не эту ли бумагу Павел I велел распечатать и по прочтении сжечь тому, кто будет царствовать ровно через сто лет после его кончины (известно, что Николай II в 1901 году исполнил желание прапрадеда). Так или иначе, но Александр в те дни, наверное, не раз благодарил судьбу за то, что бабушкин манифест не был обнародован: отец был бы унижен, Александру, возможно, пришлось бы публично отрекаться, могли бы произойти смута, мятеж… Позже Александр, конечно, начал размышлять, что, если бы послушался бабушку, не было бы несуразного павловского царствования. Но какой жребий лучше? Через четверть века размышления о 1796-м, очевидно, усилят сомнения царя Александра I насчет собственного завещания.
