Самуил Киссин - Легкое бремя

За стеною матчиш на разбитом пьянино.
В коридоре звонки, разговор, беготня…
О, как грустно на склоне осеннего дня!
За стеною матчиш на разбитом пьянино.

Мелких звуков растет и растет паутина.
Близко звякнули шпоры… Постой, не беги!
Шелест юбок… Целуй! И затихли шаги…
За стеною матчиш на разбитом пьянино.

О Великий Господь, Властелин мой единый!
Как придет за душой моей дьяволов рать,
Неужель будет так же, все так же звучать
За стеною матчиш на разбитом пьянино?!

Сухой осенний резкий воздух.
Ни облачка. Лазурь чиста.
И на чернеющих бороздах
Ворон крикливая чета.
Деревья черны, длинны, худы.
Не слышно листьев под ногой.
Их рдяно-золотые груды
Умчались в пляске вихревой.
Иду. Далек мой путь бесцельный.
Давно со мной моя тоска.
И голос ласково-свирельный
Уж не зовет издалека.
И в этой четкости осенней,
И в чистом небе узнаю
Мечту увядшую мою
Давно, без слез и сожалений.

Окна завешены шторами,
Трещит, разгораясь, камин.
Сердце биеньями скорыми,
Сердце больными укорами
Твердит: ты один! ты один!

Маятник ходит размеренно,
Усталых часов властелин.
Угли трещат неуверенно.
Сердце стучит: все потеряно!
Стучит: ты один, ты один!

Стучится в дверь рука упрямая.
Войдите! Скучен мой досуг.
И дверь открыв, вошла Тоска моя,
Старинный, неизменный друг.

Подсела к жаркому камину ты
И смотришь на игру огня.
Зачем так строго брови сдвинуты?
Иль разлюбила ты меня?

Иль не с тобой часами длинными
Вели мы тихий разговор?
И кружевами паутинными
Усталый застилался взор.

И ночью, молчаливо-думная,
Склонившись ласково ко мне,
Не ты ли, кроткая, бесшумная,
Со мной рыдала в тишине?

Волной расплавленно-холодной
Горит ручей,
В степи пустынной и бесплодной,
В степи моей.
Кругом поломанные травы,
Суха земля.
Вдали пленительной дубравы
Мои поля.
И жду, изведав солнца ярость,
Тоской объят,
Его пылающую старость,
Его закат.

Склоняется мой день простых и молчаливых
Ненужных дел.
В томительных и пламенных отливах
Земных небес предел.

О злая скорбь моя! Пусть пурпурные крылья
Простер закат,
Но стоны злобные унынья и бессилья,
Как коршуны, парят.

И плавный их полет, уверенный и властный,
Быстрей, быстрей.
О злая скорбь души моей бесстрастной,
Сухой души моей.

Сбрось тягостную власть тоски твоей усталой,
Гори, гори!
О, никогда такой мучительной и алой
Я не видал зари!

Брезжит утро. Свет неверный тихой ночи метит грань.
Дух упавший в бездну, слышит некий властный глас: восстань!
А в пещере тесной, смрадной, в свод ширяяся крылом,
Нетопырь трусливо-жадный лик свой кроет перед днем.
В белом небе на востоке, словно лик задернув свой,
Розовея, чуть алея, солнце всходит над землей.
Но мгновение, и с лика скинув легкую чадру,
Вольно, радостно и дико мчится в ярую игру.
И на тихой сонной глади ставит яркую печать.
«Лучезарный Бог твой — Солнце!» — может каждый прочитать.

За темной рощей на лугу
Горят огни Купальской ночи.
И красный свет слепит мне очи.
Я в сердце тайну берегу.

Тревоги полон суеверной,
Иду я чрез полночный сад.
И тени путь мой бороздят
Игрой причудливо-неверной.

Иду. И страха грудь полна,
И жуть огнем взыграла красным.
На небе чистом и бесстрастном
Стоит злорадная луна.

Душа твоя, как тихий звон
Апрельских вечеров.
Страстей земных не будит он —
Далекий чистый зов.
В росистом воздухе полей,
Над лесом, над рекой,
Лишь чутким ухом уловим,
Плывет в тиши святой.
И слышит радости обет
Усталая земля,
И внятно небесам, о чем
Поет, звенит, моля.
В прозрачно-светлой тишине
Безбольно гаснет зов.
Твоя душа, как тихий звон
На грани двух миров.

Золотые вьются листья
В золотой веселой пляске.
Сколько мудрой, легкой грусти
В этих прыгающих блестках.

Солнце тоже очень мудро:
Знает, где ему проглянуть,
Посмотреть на эти игры
Не сквозь сосны, а сквозь клены.

Ветер свищет в легком тоне,
То затихнет, то зальется.
Золотой предсмертный танец
Золотых эпикурейцев.