Однако есть одно существенное «но». В годы репрессий значительная часть осужденных была расстреляна или оказалась в ГУЛАГе в результате внесудебных решений и через несколько лет была оправдана за отсутствием состава преступления. Далеко не всем, кто пережил лагеря и тюрьмы, повезло дождаться реабилитации. Чего уж говорить о погасших. Ведь в те самые кровавые два года большого террора государство, по утверждению некоторых исследователей, ежедневно расстреливало чуть менее тысячи (!) своих граждан.
— Разве апрель 1954 года был для ГУЛАГа самой пиковой величиной по населенности? Расцвет государственного террора, как известно, пришелся на конец 30-х годов.
— В общем — да. Хотя, по мнению некоторых российских историков, именно в конце 40-х — начале 50-х годов ГУЛАГ был забит под завязку. К тем, кто мотал долгий срок с конца 30-х, прибавилось большое количество осужденных в 1947—1948 годах — тех самых, кто попадал на шконку за колоски с колхозного поля, за украденную от голодухи буханку хлеба. (Напомню, что поставки по ленд-лизу, в том числе и продовольственные, прекратились 20 сентября 1945 года — сразу после победы над Японией. Принятая в годы войны карточная система распределения продуктов питания была ликвидирована в 1947 году, но именно на 1947—1948 годы пришелся новый неурожай, вызвавший значительные трудности в снабжении населения продовольствием. И как следствие — рост мелких преступлений, особенно краж продуктов питания. Ответная мера со стороны государства — ужесточение системы наказаний.) И не забудь военных преступников — власовцев, оуновцев, полицаев, предателей из числа попавших в плен советских военнослужащих, а также сдавшихся немецких и японских солдат, которые в большом количестве пополняли лагеря и тюрьмы сразу после войны.
Но вернемся к теме репрессий конца 30-х. Вот цифры на 1 января 1939 года. При 170 миллионом населении в СССР насчитывалось 1 317 195 зеков. Несложный арифметический подсчет даст конкретный показатель: порядка 775 заключенных на каждые 100 тысяч советских граждан. Как мы уже отмечали, рекорд демократической России всего на 15 зеков не дотянул до сталинских высот «большого террора» конца тридцатых.
А вот аналогичные показатели Российской Федерации последних лет: 2008 год — 635 зеков, 2009 год—734,2010 год—617 уголовников на каждые 100 тысяч россиян. (Для сравнения—статистика этих же лет по странам Западной Европы. Исландия — 40; Финляндия, Норвегия, Швеция, Ирландия, Дания — 50—70; Бельгия, Нидерланды, Италия, Австрия, Швейцария, Франция, Германия, Турция — 80—100; Испания — 110; Великобритания — 125; Португалия — 145 заключенных на 100 тысяч населения). В абсолютных цифрах (по официальным сведениям Федеральной службы исполнения наказаний) картина в нашей стране следующая: на 1 января 2010 года в сизо, тюрьмах и колониях Российской Федерации содержалось 864 100 человек. Под давлением мировой общественности за последнее время количество осужденных в России сократилось примерно на треть, и на сентябрь 2011 года составило порядка 650 тысяч. И это при общем населении страны в 140 миллионов человек.
Безусловно, тюремная статистика нашей державы ужасна. Но истинная трагедия была в том, что, например, из 1 миллиона 360 тысяч зеков 1954 года отсидки уголовников насчитывалось 680 тысяч, а 448 тысяч человек отбывали наказание по политическим статьям. Иными словами, в ГУЛАГе они оказались по надуманным обвинениям, хотя и соответствовавшим статьям Уголовного кодекса...
— С незапамятных времен редкая революция обходится без крови и гражданских войн. Во время французской революции только на одной гильотине в Париже на площади Революции за два года было обезглавлено 1119 человек. Но почему в нашей стране террор против собственного народа длился не годами, а десятилетиями?
—Наверное, это самый трудный вопрос советской истории, который еще не получил объективного, внятного и всесторонне обоснованного ответа. Причин много. После кровавой Первой мировой бойни, отречения царя и Октябрьской революции Россия погрузилась в хаос братоубийственной Гражданской войны. Огромная страна была не только «во мню» (если кто-то еще помнит книгу Герберта Уэллса), но и переживала, действительно, «окаянные дни» (Иван Бунин). Озверелость и чудовищная вседозволенность каждого, кто имел браунинг на поясе или винтовку на плече, — немыслимая. Чужая жизнь не стоила и копейки, да и своей не особенно дорожили. И утихомирить стихию этого сатанинского шабаша и остервенения могла только сила, а точнее — еще большее насилие — организованное, жестко управляемое и подчиненное единой воле. Чрезвычайная ситуация требовала чрезвычайных действий.
Еще одна причина—декларируемый властью ложный идеологический тезис об усилении сопротивления бывших эксплуататорских классов по мере укрепления завоеваний социализма. Следовательно, с контрреволюцией надо покончить, уничтожить ее физически, вырубить под корень, чтобы не допустить реставрации капитализма.
Другая причина может показаться крамольной и наверняка вызовет бурю негодований. И тем не менее попытаюсь ее назвать. Она из области социальной психологии, хотя имеет абсолютно ненаучное название. Это наше российское холуйство, внутриутробное рабство, желание угодить и заискивать перед начальством (будь то барин или генсек), которое мы до сих пор не можем, не умеем или не хотим из себя выдавливать ни по капле (вспомни Чехова), ни сгустками. А проявления этого рабского холопства весьма разнообразны.
Вот лишь один пример. В июле 1937 года, согласно полученной из Кремля директиве, секретари обкомов-крайкомов ВКП(б) направили в ЦК сведения о количестве лиц, подлежащих расстрелу и отправке в лагеря. На основе этих данных в НКВД был подготовлен проект приказа «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов». Его утвердили на Политбюро 31 июля 1937 года и тем же числом оформили совсекретным Приказом № 00447 по НКВД. Согласно этому документу, общее число подлежащих репрессиям составило 268 950 человек, из них по первой категории (расстрел) — 75 950 человек, в том числе и 10 тысяч уже осужденных и находящихся в лагерях НКВД. Остальные подлежали осуждению по второй категории (заключение в лагеря).
— И в чем же проявилось холопство?
— А в том, что уже вскоре едва ли не со всех городов и весей в ЦК полетели не только доклады об исполнении разнарядки, но и... просьбы увеличить лимиты осужденных! И не на десятки, а на сотни и даже тысячи душ. Вот оно, раболепное холопство и холуйство — ретивое желание не только быстрее других «выполнить и доложить», но и npoгнуться перед партийным руководством, показать собственное усердие и рвение. Авось там, наверху, начальство заметит, обласкает, продвинет на несколько ступенек по служебной лестнице. И плевать, что цена карьеры — тысячи загубленных жизней. Ведь не свои — чужие. А в случае чего — и своими можно пожертвовать. К тому же, и это самое ужасное, кроме холопства многие души переполнял неизбывный страх...
