Для Джона Джойса падение Парнелла трагически совпало с утратой собственного благополучия: оно словно отсекло добрые старые времена и оставило ему лишь тусклое настоящее. Он делал всё, чтобы спасти вождя: даже ездил в Корк, уговаривая своих арендаторов, пока они у него еще были, голосовать за кандидата Парнелла. Его антиклерикализм стал еще свирепее, он ненавидел всех священников, особенно архиепископа Уолша и Лоуга, «мешок с требухой из Армы». Но гнев на Хили и «банду Бентри» был сильнее. На митинге в Королевском театре он публично крикнул Хили: «Предатель!»
Вскоре после смерти Парнелла девятилетний Джеймс Джойс, так же разгневанный, как и его отец, написал стихотворение, разоблачающее Хили, под названием «Et Tu, Healy»[6]. Отец был настолько польщен, что отдал его напечатать и раздавал своим друзьям. Стихотворение не сохранилось, но Станислаус Джойс вспоминал, что Хили в нем сравнивался с Брутом, а Парнелл — с Цезарем и даже Христом. Оно заканчивалось смертью Парнелла, уподобленного орлу, с высоты взирающему на копошащуюся в грязи массу ирландских политиканов. Экземпляр отец послал в Ватикан: ответа не последовало.
Данте Конвей, твердо разделявшая позицию церкви, чувствовала себя в семье Джойсов все неуютнее. Смерть Парнелла как бы закрепила его мученичество, но не для нее. Джойс описывает рождественский ужин 1891 года, когда его отец и Джон Келли оплакивали мертвого и преданного вождя, а Данте в ядовитом благочестии поднялась и вышла из-за стола. Спор был таким громким, что его слышали Вэнсы на другой стороне улицы. А «Улисс» свидетельствует, что миссис Конвей через четыре дня покинула их дом навсегда. Более важным следствием для отца и сына было то, что в Ирландии всё отныне было пошлостью и ложью: ни одна политика и ни один политик не стоили того, чтобы на них работать.
Денежные трудности Джона Джойса росли, отчего в июне 1891 года Джеймса пришлось забрать из Кпонгоувза. Семья перебралась ближе к Дублину — в Управлении налогов началась реорганизация, среди уволенных чиновников оказался и Джон. Его не слишком ценили как работника: при сборе налогов он не раз ошибался, допускал значительные дефициты и вынужден был возмещать их генеральному сборщику, продавая свою коркскую недвижимость. Забыта была отвага, с которой он защищал свою сумку сборщика от бандита в Феникс-парке; об этом вспомнил только его сын в «Поминках…». Сперва ему не назначили никакой пенсии, но мистер Джойс воззвал к начальству, и оно согласилось выделить ему пенсион — 132 фунта два шиллинга и четыре пенса в год. В этом круге сорокадвухлетний Джон Джойс будет метаться до конца дней, как тигр в клетке. Он слишком привык к свободной жизни, такой доход был для него унизителен, да и любой из возможных мелких заработков никак не предполагал того обилия свободного времени, что выпадало ему в Налоговом ведомстве. Кляня воображаемых врагов, а порой и собственную семью, он злобно утверждал, что это их попустительство сделало его алкоголиком. Воображение рисовало ему себя не нищим, а джентльменом с временными затруднениями. Семья тоже приняла нищету — упрямо отвергая при этом само слово.
Остатки наследства только оттянули погружение на дублинское дно. В начале 1892 года Джон перевез семью в Блэкрок, на Кэрисфорт-авеню, 23. Дом назывался «Леовилль» из-за каменного льва перед входом. Часть детей была определена в монастырскую школу, но Джеймсу позволили заниматься самому: он то и дело вмешивался в работу матери, требуя проверить его урок. Он также сочинил несколько цветистых стихотворений и начал писать роман в соавторстве с мальчиком-протестантом по имени Рэймонд, жившим по соседству. Все эти произведения не сохранились.
В начале 1893 года Джойсы переезжают в Дублин. Сначала они жили в пансионе, а потом сняли большой дом на Фицгиббон-стрит, 14, рядом с Маунтджой-сквер — свое последнее приличное жилье. Поначалу дети нигде не учились; наконец Джон Джойс с величайшей неохотой отвел их в школу Христианских братьев на Норт-Ричмонд-стрит. Джеймс Джойс старался никогда не вспоминать о периоде «ХБ» в своих произведениях, дав своему герою провести пару лет в грезах, и не рассказал о нем даже Херберту Горману, одному из своих первых биографов. Как и его отец, Джойс считал иезуитов джентльменами от педагогики, а Христианских братьев — ее трутнями и захребетниками. «Пэдди Вонючка и Микки Жижа» — называл их его отец.
Именно тогда Джон Джойс случайно во время прогулки повстречал отца Джона Конми, оставившего должность ректора Клонгоувза, чтобы стать заведующим учебным циклом в иезуитской школе при Бельведер-колледже. Он еще не был назначен провинциалом ордена в Ирландии, это случится в 1906 году, но уже приобрел немалое влияние. Услышав, что его бывший ученик вынужден посещать школу Христианских братьев, и вспомнив о его способностях, Конми доброжелательно предложил устроить Джеймсу с его братьями бесплатное обучение в школе Бельведер-колледжа. Джойс-старший вернулся домой, чрезвычайно довольный Конми и собой, и в апреле Джеймс отправился в Бельведер, чтобы стать самым знаменитым его выпускником.
Бельведер-колледж выстроил в 1775 году Джордж Рокфор, второй граф Бельведер, и дом до сих пор считается одним из самых красивых зданий XVIII века в ирландской столице. Его главные залы, отделанные Майклом Стейплтоном, поименованы в честь Венеры, Дианы, Аполлона, но без их изображений — отцы-иезуиты этого не одобрили. Джойс оказался в очень впечатляющем интерьере, с увлечением занимался историей рода Бельведеров и даже собирался написать о них книжку. Клонгоувз подспудно ассоциировался у него с мятежом, а Бельведер — с плотской любовью. В «Улиссе» Джойс исходит из некоторых своих разысканий, описывая, как отец Конми, скупо упомянувший о роде в своей брошюре «Старые времена в баронстве», пишет о неясностях в семейных анналах. Видимо, в 1743 году Мэри, графиня Бельведер, была обвинена в любовной связи с братом мужа. Письма, представленные как доказательство, были, скорее всего, поддельными, но леди Бельведер возжелала признать вину, чтобы ее буян-муж развелся с ней. Однако вместо развода граф безжалостно заточил ее в имении Голстоун, где она до самой смерти почти тридцать лет настаивала на своей невиновности.
Но в школе Джойс учил не это. Иезуитская педагогика в Бельведере была той же, что и в Клонгоувзе, и приспосабливаться к ней не пришлось. Его дар английской словесности привлек к нему внимание. Рутинные сочинения на темы вроде «Кто рано встает, тому Бог подает», «Прогулка по округу», «Неколебимость духа» продемонстрировали его способность достигать более высокого уровня банальности, чем его одноклассники. Учителем родного языка был Джордж Станислаус Демпси, хорошо сложенный мужчина, в зрелые годы напоминавший отставного полковника. Он одевался непривычно элегантно, носил усы и бутоньерку в петлице. Дикция и манеры у него были старомодные. В этом старомодном стиле он и оповестил ректора, отца Уильяма Генри, что юный Джойс — «мальчик, чья голова изобилует идеями». Ученики неуважительно прозвали ректора «Видьте-ли» — он любил это выражение, но в целом уважали. Джойс тоже вполне положительно изобразил его под именем мистера Тейта в «Портрете…». Позже они с Демпси переписывались, и старый учитель щедро предлагал напечатать стихи Джойса в школьном журнале.
