Комедия «Проказники» написана в 1788 году. В марте следующего 1789 года Соймонов снова вступил в управление театрами, которое временно было оставил. Отношение его к Крылову теперь несколько переменилось, и он прямо дал понять последнему, что не доволен его сатирой на лица. Все же до следующего года Крылов оставался на службе, хотя, возмущенный и оскорбленный отказом и нежеланием Соймонова поставить принятую уже давно от него комедию «Бешеная семья», написал и ему запальчивое письмо.
Письмом этим, раньше чем басней, Крылов доказал, что «мстить сильно иногда бессильные враги». Письмо грубо и дерзко, но нельзя отказать ему в уме и в тонкой иронии. Он знает больное место человека. Как директор театра, меценат и любитель, Соймонов конечно верил в свой вкус и уменье оценить и выбрать пьесу. Крылов пишет ему, что даже о собственной комедии не может быть дурного мнения только для того, чтобы не опорочить разум, выбор и вкус Соймонова, который ее принял, и не заставить этим других думать, что вкусу директора театра могут быть приятны негодные сочинения! «По той же причине», прибавляет Крылов, «старался он защищать совершенство «Инфанты», которую Соймонов поручил ему перевести, но ни один умный человек ему не верить». Он уверяет, что публика бранит многие пьесы и просыпается только «от музыки в антрактах», но он не хочет называть эти пьесы, не желая «опорочивать тонкий вкус директора». Если играют «столько скучных вещей», то почему не сыграть его «бедную оперу», «и неужели, ваше превосходительство», прибавляет он, «сия опера — самая негодная из всего вашего выбора?»
Этим больным местом он пользуется широко и язвит и жалит Соймонова на все лады, все «не желая опорочивать его тонкий вкус». Он просить выдать ему деньги за перевод «Инфанты», над которым он работал только по приказанию Соймонова, так как «сам никогда бы не осмелился выбрать для перевода оперу, в которой нет ни здравого смысла, ни хорошего слога, ни правил», и т. д. Хитрый юноша отлично понимает, как горьки эти пилюли для Соймонова, хотя бы и от маленького человека, бывшего однако в то время уже не безызвестным, но как бы вовсе этого не думая, в изысканных выражениях заявляет, что имеет намерение «припечатать» это письмо при своих произведениях, которые хочет отдать на суд публики.
С поразительной самоуверенностью говорит он при этом, что некоторым образом должен дать публике отчета, почему его «творения» не приняты на театре. Но в сущности все его комедии, включая и «Бешеную семью», всего меньше заслуживали подобного названия. Действующие лица в этих «творениях» таковы, что «не можешь надивиться, откуда эти люди зашли на сцену. Все, что ни говорят они, что ни делают, о чем ни шумят, за что ни сердятся, так чуждо общественной жизни и условий света, что театр привыкнешь почитать неведомой планетой, куда волшебник-сочинитель забрасывает нас для изучения диковинок». Кроме того они носят печать того же грубого и пошлого тона, как и письма, что можно объяснить конечно одним только «низменным умственным и нравственным уровнем той среды, где протекала обыденная жизнь автора» (Майков).
В письме к Соймонову он указывает еще на то, что Казасий — итальянец, служившей при театре — стал делать ему затруднения относительно входа по бесплатному билету и посылает его в низшие места. И здесь находит он случай уколоть Соймонова, говоря, что конечно нет причины обвинять его, Крылова, в нарушении порядка.
«Правда», говорить он, «я нередко смеюсь в трагедии и зеваю в комедии», но в этом виноваты глупые пьесы, и притом он «так счастлив, что часто публика его в том поддерживает».
***
Из всех драматических произведений Крылова остается для нас самою интересною «Кофейница», которая напечатана была в первый раз по случаю столетнего юбилея дня рождения Крылова. Она интересна как раннее произведение — проба пера, как зачаток его таланта, как первый узелок красной нити его сатиры.
На пути образования своего таланта Крылов был не раз около своего настоящего призвания — призванья баснописца. Несомненно, что некоторые басни, напечатанные без подписи в журнале «Утренние часы», принадлежать его перу. Таким образом с детства ищет он эту форму, как отыскивают предмет под звуки музыки; то приближаясь к ней, то удаляясь, постоянно прислушиваясь к этому призванию, требующему тонкой отделки, установившегося характера и зрелого опыта, он медленно подвигается к цели. Самые неудачи дают ему случай упражнять силу воли и вырабатывать характер. Достоинство писателя ставит он все выше и выше. В письме к Соймонову это сознание и смелость выкупают даже грубость тона. Жалуясь на то, что его посылают на низшие места, он говорит с справедливым негодованием и горькой иронией бедняка-сочинителя, которым могут еще помыкать: «автор, которому дается вход в театр в рублевые места, может ожидать, что вы со временем пересадите его в полтинные, потом в четвертные, а потом и подле дверей у входа поставить его изволите!»
ГЛАВА III.
Крылов журналист. – Период бездействия.
Крылов – сын века Екатерины. – Цельность натуры и сила убеждения. – «Почта Духов». – Влияние Рахманинова. – Стремление Крылова к отделке в изложении. – Рифмокрад и Таратора. – «Вадим». – Карамзин. – Журналы: «3ритель», «СПБ Меркурий». – Отношение Крылова к Карамзину. – Конец журнальной деятельности. – Закрытие типографии. – Анюта. – Неудача в любви. – Борьба чувства и воли. – «Чин человека». – «Порывы и бездействие». – Кочевая жизнь и село Казацкое.
«Гений и улыбка Екатерины II творили чудеса, и перемены во всей России шли гораздо быстрее, чем при Петре Великом». В самом деле перемены, которые вносил в русскую жизнь Петр, держались только его сильной волей. Внутренняя неурядица продолжалась еще и при Екатерине, доказательством чего явилась пугачевщина.
Как знаменитый «Наказ» был выражением прекрасных и благородных стремлений лишь на бумаге, так в нравах и обычаях под красивыми нарядами, манерами и речами, взятыми на прокат у французов, царили по старому невежество и произвол. Большинство россиян, даже побывав за границей, возвращались оттуда «свинья свиньей», как говорит в своей басне Крылов.
Но Петр Великий «прорубил окно в Европу» и по новому пути стали являться гости к Екатерине. Ее окружали философы и поэты. Своим умом и тактом она влияла, сколько могла, на окружающее ее общество, а проводником новых понятий в остальную массу явилась литература. В числе орудий гениального работника между топором и сохой, которая так глубоко врезалась в целину русского чернозема, что и до сих пор еще пашет, была и книга. Но она служила тем же практическим целям. Петру нужны были работники и мастера. Гениальный поэт-ученый, сподвижник Петра, писал о пользе стекла, но Державин был уже «певцом Фелицы», а Фонвизин начал «чистить нравы». Писатели стали воевать «со страстьми и заблужденьем». Сама императрица подавала пример своими сатирическими комедиями, журнальными статьями, нравоучительными сказками и наставлениями о воспитании детей. Казалось, что хорошим воспитанием можно все исправить. И Крылов, как сын Екатерининского века, остался навсегда того убеждения, что все дело в нравах, а не в учреждениях, не в общем строе. В этом была ошибка, наложившая особую печать на все произведения Крылова. Его взгляды на современные явления родины и Европы были часто ошибочны, но сила убеждения была так велика и выразилась у него так ярко, что сохраняет свою цену до сих пор, представляя нам уроки трезвого ума, житейской мудрости и знания человека, независимо от эпохи.
