молчаливы. За несколько мгновений до того, как карета подвезла нас ко входу, Нижинский взял меня за руку, поцеловал ее и надел мне на палец красивое кольцо с желтовато-розовой жемчужиной — знак помолвки.
В самый вечер моей свадьбы, которая прошла по аргентинским обычаям, у нас была костюмная репетиция в театре Колон. Весь день я была в сильнейшей тревоге — больше из-за репетиции, чем из-за свадьбы. Я должна была танцевать в «Шехерезаде» и испытывала страх перед сценой.
Когда я вышла на сцену, все девушки снова бросились ко мне и стали восхищаться моим прекрасным кольцом. Кто-то сказал, что жемчуг приносит несчастье, но я всегда хотела именно жемчужину. Начался балет. Все, по-видимому, шло прекрасно — до того момента, когда мы должны были выйти на сцену. Мы должны были танцевать па-де-труа перед Зобеидой (султаншей) и ее золотым рабом (Нижинским). От мысли о том, что он увидит, как я танцую, у меня застыла кровь, и я не помню, как вышла. Я все танцевала и танцевала. Когда другие останавливались, я продолжала танцевать, и, когда они внезапно замерли на месте, я упала на сцене, растянувшись во весь рост. Но я осталась на подмостках, и зрители ничего не заметили.
Костюмная репетиция явно прошла успешно, но это не уменьшило мою тревогу. Испытания этого дня еще не кончились: я должна была прийти домой и оказаться рядом с Нижинским — моим мужем.
С того вечера, когда я полтора года назад в первый раз взглянула на это чудесное видение, неодолимое чувство влекло меня к нему. Я надеялась, молилась, желала, чтобы случилось чудо, которое позволит мне стать спутницей его жизни. А теперь, когда это произошло, я была испугана — ужасно испугана.
Что сейчас будет? Вообще, что такое жизнь в браке? Мне было не к кому повернуться и спросить об этом: я была одна в чужой стране.
Анна очень предусмотрительно заказала для нас в мою маленькую гостиную холодный ужин, который ждал нас, когда мы вернулись в отель. Нижинский поднялся наверх по лестнице вместе со мной. Мы молча поели. Как только Анна увидела, что все в порядке, она ушла. Оставшись одна с Нижинским, я стала волноваться все больше и больше. Но он только улыбался и внимательно прислуживал мне. Мы оба были в таком смущении, что не могли выражать свои мысли даже жестами. И когда после ужина Нижинский поцеловал мне руку и покинул меня, это было таким облегчением, что я почти заплакала от благодарности.
Мой дебют прошел лучше, чем я смела надеяться, и я почувствовала облегчение, когда меня выбрали в «Лебединое озеро» с Больмом. Он облегчал мне выступления тем, что во время танцев говорил со мной, и я забывала о своем страхе перед сценой. Однажды вечером роль Принца в «Лебедином озере» танцевал Нижинский. Я была выбрана на роль Принцессы, его невесты. Я весело пришла за кулисы и протянула ему руку, чтобы он вел меня на сцену. Как только мы сели на трон и Карсавина начала свои вариации, я повернулась к Нижинскому, желая поболтать с ним, как всегда болтала с Больмом. Но, к моему великому удивлению, он посмотрел на меня странным взглядом, совершенно не узнавая. Он был уже не моим мужем, а самим Принцем. Меня словно озарило, я поняла: сцена, его работа, его искусство были для него священны. Он жил в своих ролях, а все остальное переставало для него существовать.
В Буэнос-Айресе я увидела много доказательств этого. Разумеется, я думала, что теперь, когда мы женаты, я смогу приходить к нему в уборную. Но к моему огромному изумлению, когда я вошла туда, он очень нежно погладил меня по руке и попросил уйти. Иногда я встречала его за кулисами перед его выходом на сцену и раз за разом видела, что он уже стал своим персонажем. Однажды, перед представлением «Фавна», он прошел мимо меня из уборной на сцену и уже шагал так же, как в балете. Это была не поза: он уже полностью настроился на свою роль. Я почувствовала его величие и гениальность и поняла, что между нами невообразимо огромное расстояние.
Мое изумление становилось еще больше оттого, что дома он был веселым, смешливым, озорным, как мальчик, который всегда хочет сыграть над кем-то шутку. Мы еще не могли говорить друг с другом — знали только несколько фраз, — и барону приходилось быть переводчиком. Наутро после моей свадьбы мы, как обычно, пришли упражняться в театр. У всех на лицах были такие улыбки, которые достаточно сильно раздражали меня. Расспросы этих людей тоже были мне отвратительны. Я спросила себя: что бы они сказали, если бы знали, что Нижинский накануне вечером не вернулся в мой номер и мне незачем было ставить всю способную двигаться мебель перед моей дверью, которую я так заботливо заперла?
Каждое утро я получала от него большой букет белых роз. Цветы вручал Анне Василий, сопровождая это полным ярости взглядом. Потом мы шли в театр, упражнялись там отдельно друг от друга, и в заключение я шла к нему на урок. Как я была счастлива, что у меня есть эти уроки. Я сама чувствовала, что сделала огромный шаг вперед под руководством Нижинского. Самые трудные шаги становились легкими, если я аккуратно повторяла его движения. Главным было чувствовать гармонию движения. На этом он настаивал больше, чем на акробатическом мастерстве. Но когда я выполняла упражнения, он заставлял меня делать их верно, в согласии с правилами. Мы повторяли не только упражнения классической школы, но и те, которые изобрел сам Нижинский, а их разнообразие бесконечно. Упражнения для рук, для ног и даже пальцев, для плеч и головы. В дневные часы мы долго ездили по парку. Особенно нам нравился Зоологический сад, очень интересный, со множеством тропических птиц и зверей. Нижинский долго смотрел на их движения и обращал мое внимание на все чудеса, которые были вокруг нас. Мне казалось, что жизнь стала приобретать новый смысл. Я вдруг поняла, что нас окружает так много красоты, которую я раньше не замечала.
Весь день казался мне праздником: я могла быть с Нижинским все время — за столом, когда он ел, на прогулках, в доме. Я часто смотрела на него, когда он шел по тропинке возле озера в парке Палермо. Он словно плыл по воздуху. Каждое его движение было плавным и мощным, как у тигра, и невероятно упругим.
К этому времени я переехала на второй этаж в
