утверждение Распутина, что «его охраняет Бог», который отведет от него любую злую руку. — Твой гипноз рассеялся, как дым под лучами солнца. Говорю тебе, что ты умрешь, несмотря ни на что. Я — твой мститель. Узник». Послание было тут же передано полиции, при этом Распутин заявил, что оно принадлежит Илиодору, «почерк которого я немного знаю». Распутин не ошибся, на самом деле так оно и было.
В русле прерванного изложения примечательно не само это «демоническое послание», а один сопутствующий момент. О его содержании знал не только Распутин и чины полиции, приобщившие данный документ к делу о покушении. О нем знал и вездесущий Дувидзон, упомянувший о нем в своих «горячих репортажах». Тут невольно напрашивается вывод о том, что журналист — соучастник покушения.
И все-таки сам по себе репортер, невзирая на его нахрапистость и оборотистость, был слишком мелкой сошкой, чтобы спланировать и осуществить столь громкую акцию. Если за всем этим стояла какая-то организация, то во главе ее находились куда более масштабные фигуры. Однако никаких документальных подтверждений версии о наличии подобной организации не найдено. Более правдоподобным кажется предположение о существовании сговора ряда лиц, в числе коих Гусевой отводилась лишь роль пешки-исполнительницы. Трудно сомневаться в том, что Илиодор принимал здесь живейшее участие. Кто-то и в Петербурге был к этому делу приставлен, так как послание «Узника» было отправлено из столицы, где Илиодор в тот момент не находился.
Более точные и подробные данные вряд ли когда-нибудь обнаружатся. Но есть одна деталь, которая позволяет предполагать наличие у этой постановки тайных и могущественных режиссеров. Как отмечено, Дувидзона при задержании в Покровском даже не опросили и очень скоро отпустили на все четыре стороны. Обоснование освобождения: поступивший приказ из Петербурга. Кто его отдавал, что в нем буквально значилось, о том следов в архивных делах нет.
Почему вообще задержание в далекой Сибири некоего лица, находившегося там без регистрации, то есть совершившего административное правонарушение, вызвало такую молниеносную реакцию высокопоставленных инстанций в столице империи? Вряд ли выяснится когда-то вся подноготная этой темной истории. Однако некоторые предположения, обусловленные косвенными документами и знанием общих социальных условий, сделать можно.
В тот момент, когда Гусева бегала по Покровскому с ножом за Распутиным, все сколько-нибудь важные дела охраны порядка и полицейского дознания прямо или косвенно были подконтрольны товарищу министра внутренних дел генералу Джунковскому. Обратимся к его воспоминаниям, где, как уже отмечалось, он подробно, с живописными деталями излагал историю «разгула» Распутина в ресторане «Яр» и «дебош» на пароходе.
Случай с покушением Гусевой он описывает необычно кратко. Изложив его очень приблизительно, в нескольких строках, заявляет, что «дело это пустяшное». О том же, что расследование «пустяшного дела» происходило под наблюдением министра юстиции, что несколько месяцев проводились дознания, о наличии послания Илиодора и ряде других обстоятельств он вообще не упомянул.
Примечательно, что министр внутренних дел Н. А. Маклаков отдал своему заместителю Джунковскому письменное распоряжение «истребовать с места подробные сведения об этом деле, взять расследование под ближайшее наблюдение». И как же выполнил этот приказ подчиненный? Никак. В своих воспоминаниях генерал меланхолично заметил, что «подробные сведения о деле мне запрашивать не пришлось, я уже их имел, да и все газеты были полны ими, под ближайшее наблюдение взять расследование тоже не пришлось, так как оно пошло судебным порядком».
Этот пассаж выдает двурушничество Джунковского с головой. Распоряжение министра было датировано 30 июня, покушение состоялось 29 июня, а в день получения письма министра генерал подробные сведения «уже имел». От кого? Каким образом? Местные полицейские власти в Тюмени их еще не имели, а командир жандармов в Петербурге «уже имел». Чудо, да и только!
Совершенно абсурдной выглядит и ссылка на сообщения газет о событии, которые почему-то отменили необходимость специального полицейского дознания. Неужели генерал не ведал, что подобные вещи не являются взаимозаменяемыми? Конечно, он все знал и все понимал, но, очевидно, надеялся на невежество читателей, которым и адресовал столь убогие объяснения. Уж лучше бы ничего не писал…
Ни разу не прозвучало на страницах воспоминаний Джунковского и имя Дувидзона. В других случаях имена кучеров, проституток и официантов называл, а тут промолчал. Не знал? Сомнительно. Во-первых, фамилия этого репортера часто мелькала на страницах столичных газет, а во-вторых, все, что касалось Распутина, генерал Джунковский никогда не пропускал мимо своего внимания. А тут взял и пропустил. Конечно, исходя из этого умолчания, нельзя выводить «факт соучастия», но такая избирательность при описании событий у Джунковского невольно рождает по крайней мере удивление.
Может быть, Джунковский и ни при чем, но существуют признания другого полицейского «мэтра», занимавшего до начала 1914 года пост директора Департамента полиции, — Степана Петровича Белецкого, который вскоре после «вылета» Джунковского со службы в августе 1915 года занял должность товарища министра внутренних дел. Оба эти господина хоть и должны были делать одно дело, но друг с другом не ладили. Однако в данном случае интерес представляют не их отношения, а исповедь Белецкого, которую он сделал в казематах Петропавловской крепости после крушения монархии.
Сломленный морально и физически, потерявший опору и надежду, бывший сановник написал целый трактат признаний, где рассказал не только о том, что знал и что было, но и о том, чего не знал и чего не было. В одном из мест этой сумбурной и путаной исповеди вдруг совершенно неожиданно всплывает имя упомянутого журналиста Дувидзона (Давидсона). Оказывается, он «специализировался» на Распутине и в качестве такового пользовался большим спросом в столичных редакциях.
Пресловутый Дувидзон-Паганини не только следовал по пятам за своим героем и «кормильцем», но одно время был вхож в его дом, где стал разыгрывать роль претендента на руку старшей дочери Распутина, Матрены. Игра в жениха продолжалась недолго. Вскоре бесстыжего «щелкопера» из распутинского дома изгнали, когда узнали о его порочащих статьях.
Для того чтобы представить уровень журналистики Дувидзона, приведем отрывок из одного его репортажа о Распутине: «Нарочито ест «руками» за общим столом в аристократических домах и дает облизывать свои засаленные пальцы высокопоставленным поклонникам. «Смирись, смирись, графинюшка, — говорит он. — Смирением одолеешь беса. Ну-ка пальцы-то у меня данные от варенья твово слижь, будь другом». — И графиня в присутствии многочисленной челяди обслужила пальцы старца».
Пошлого писаку никогда ни в одном приличном доме не принимали, так что судить о том, какая там царит обстановка, он мог, лишь опираясь на свою жалкую фантазию. Удивительно другое. Почему никто из рядов благородного сословия, читая такую чушь, не увидел здесь оскорбления всей своей родовой корпорации, почему никто не возмутился и
