стыдно, но как-то глупо на душе. И мы, не сказав ни единого слова, отвернулись и быстрым шагом, потому что было холодно, – так-то мы бежали, а сейчас остановились, – и этот то ли позднеосенний, то ли ранневесенний холод схватил нас за потные шеи, и мы трусцой-рысцой двинулись к школе. А Саша пошел своей дорогой. Когда я это вспоминаю, мне до сих пор стыдно. Но самое интересное, что, когда через много-много лет я встречался с ним на сборах одноклассников, он ни разу не вспомнил об этом кошмарном случае. Дай бог, и вправду забыл.
Года через три-четыре после этого – то есть классе в девятом, наверное – я шел домой к себе в Каретный, почему-то дворами; чтобы разнообразить дорогу, я иногда шел через какие-то непонятные задворки, через какие-то безымянные проулки, которых было много внутри квартала. Вдруг в одном таком проулке я увидел этого Сашу. Я не знал, что он живет именно здесь. Я знал, что где-то рядом, но не знал точно. Я увидел обыкновенный грузовик с брезентовым фургоном, и туда несколько человек затаскивали в кузов желтый бедный гроб (точно такой же, как потом был у моего папы). Саша стоял в двух шагах. У него было заплаканное лицо, а во рту дымилась сигарета. Наутро в школе мне сказали, что у него мама умерла.
А потом, совсем через много лет, я прочитал знаменитую запись у Розанова: «Когда умерла мама, я только то понял, что мне можно закурить. Я и закурил». И вспомнил про Сашу.
Когда я пошел в четвертый класс (а было это осенью 1962 года), нам задали написать сочинение: «Книга, которую я прочел этим летом». Тем летом я прочел несколько книг, но более всего мне понравилась «Голова профессора Доуэля» советского фантаста Александра Беляева. Она была в толстом иллюстрированном двухтомнике зеленого цвета. Недолго думая, я написал краткое сочинение по схеме, которая висела на доске: автор, название, герои, содержание и общий вывод. Так сказать, чему эта книга нас учит. Мне показалось, что эта книга учит нас, во-первых, честности, а во-вторых, ответственности ученого за свои открытия. «А также, – совершенно искренне для своих одиннадцати лет приписал я, – книга показывает, какая жестокая и несправедливая жизнь при капитализме».
Лидия Сергеевна велела мне остаться после уроков. «Что ты понаписал?» – тихо, но возмущенно сказала она. «А что, Лидь Сергевн? – удивился я. – Хорошая книга!» – «Она не могла тебе понравиться! Такие книги в таком возрасте не могут нравиться советскому школьнику». В том, что она сказала «советскому школьнику», я почувствовал какую-то опасность и твердо сказал: «Это советская книга. Советского писателя Беляева». – «Я сказала «в таком возрасте», – уточнила Лидия Сергеевна. – Ты в ней ничего не понял». – «Я всё понял! – уперся я. – Это книга про науку на службе у капиталистов. И что очень плохо, когда ученые служат капиталистам!» – «В восьмом классе будешь об этом рассуждать! – засмеялась Лидия Сергеевна. – Садись. Вот листок. Пиши про книгу «Тимур и его команда»». – «Я ее не читал», – сказал я. Лидия Сергеевна села на мою парту, сверху, прямо рядом с выемкой для ручки. Она нависла надо мной. У нее были стройные сухие ноги. Сквозь юбку были выпукло видны подвязки для чулок. От нее сильно пахло духами. «Ничего-ничего, – сказала она. – Я тебе продиктую. Пиши: «Этим летом я прочитал много хороших книг. Но больше всех мне понравилась одна. Автор – Аркадий Гайдар. Название – «Тимур и его команда»… – Она вдруг погладила меня по голове и негромко сказала: – Ты же умный парень… У нас у всех, понимаешь, у! нас! у! всех! будут неприятности из-за твоего, ах, профессора Доуэля. Давай, Денис, не задерживай, мама ждет к обеду. Пиши: «Список героев: Тимур, Женя, Квакин…»» Ну, я и написал. Но так до сих пор и не понял, в чем там было дело.
Конечно, в школе меня немножко дразнили за фамилию. Когда читали «Бородино» Лермонтова: «Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами», – все смеялись и на меня смотрели. Еще меня звали Гусарским и даже Лейб-гренадерским. Но это уже позже было, классе в седьмом. А вот что было в четвертом классе.
Пионеры тогда были трех ступеней – первой, второй и третьей. Значки были – пламя, звезда, а между ножек у звезды римская цифра. Пионер первой ступени – новичок, а третьей – уже готов вступить в комсомол. Чтобы перейти на следующую ступень, надо что-то знать и уметь. Например, разводить костер и скворечник вешать. А также помогать родителям по дому. Знать про пионеров-героев, кто что совершил. Но такие значки продавались в любом киоске. Покупай и носи.
И вот, чтобы пресечь самозванство, изобретена была «Личная книжка пионера». Маленький продолговатый альбомчик, как студенческая зачетка, красного цвета. С фотографией, с именем-фамилией. Надо было ее постепенно заполнять. Почистил снег перед школой – туда вожатый тебе записал «общественно полезный труд».
Нас собрали в зале на торжественное вручение личных книжек. Вручал их нам представитель шефов, ударник-печатник из комбината «Известия».
«Денис!» – выкликает он и фамилию говорит как-то неразборчиво. Ну и что, я все равно один Денис на всю школу. Подхожу. Он сличает меня с фотографией, дает мне книжку, жмет руку и говорит: «Какая у тебя фамилия грозная! Ух!» – «Спасибо!» Приходим в класс. Сажусь за парту, раскрываю свою личную книжку пионера. Там написано: «Денис Драконский».
Я чуть не заплакал. Я тогда не знал, что слово «драгун» и означает дракон. И не понял, что все это на самом деле очень смешно. На следующей перемене побежал в пионерскую комнату к вожатой Вале. Сдал эту чертову книжку и через два дня получил новую, с правильной фамилией. Теперь жалею. Надо было ту сохранить.
Когда я в первый день только вошел в класс, ко мне тут же подошел парень с короткой стрижкой и круглыми щеками. Это был первый человек, с кем я познакомился в новой школе. Потом мы дружили довольно долго. Последний раз я с ним встречался в 1982 году на съемках фильма по своему сценарию. Он работал на киностудии заместителем директора картины, но не нашей картины, а какой-то другой. То есть он был в продюсерской группе. Это был здоровенный красивый мужик скандинавского вида, с желто-пшеничной круглой бородой а-ля Хемингуэй и выше меня, наверное, на голову, по имени Андрей Чернышев. А тогда он был чуть меньше меня ростом и казался толстым. Прозвище его было Пончик. Он жил в доме с красивыми мозаичными колоннами вокруг подъезда, немного
