В коридор вышел гестаповец с сигаретой.
— Разрешите прикурить, — обратился к нему Гефт.
Посмотрев точно сквозь него, не замечая, не слыша, гестаповец прошел мимо. Легкое облачко табачного дыма некоторое время висело неподвижно в воздухе, затем вытянулось к форточке и исчезло.
Проходит час времени. Где-то за одной из дверей глухо бьют консольные часы. Десять.
В приоткрытой двери показался Гедике и поманил его пальцем.
Не спеша Николай вошел в грязную, запущенную комнату, пахнущую сургучом и мышами.
Спиной к зашторенному окну за большим письменным столом сидел гестаповец, — как потом Николай узнал, гауптшарфюрер СС Краузе — мрачный человек, стриженный бобриком, с усами под фюрера, щеточкой, водянисто-бесцветными глазами навыкате в обрамлении красных, воспаленных век. На правой руке Краузе не хватало двух пальцев. Рядом с ним сидел Гедике, он много курил и молча в упор рассматривал Гефта. Зрачки темных глаз Гедике прилипли к нему словно пиявки. Николай чувствовал этот тяжелый взгляд и все больше нервничал.
— Ваше имя, фамилия, национальность, год, место рождения, профессия, работа, должность? — монотонно, скрипуче по-немецки перечислил Краузе, пододвинул к себе лист бумаги и приготовился писать. Гефт так же по-немецки ответил на анкетные вопросы, и Краузе записал в протокол.
— Расскажите о своей работе в Туапсе, — проскрипел Краузе.
— В тридцать пятом году я поступил в «Совтанкер» на должность инженера-конструктора. Последнее время перед войной я был заместителем главного инженера. Четвертого октября сорок первого года меня, как немца, уволили и вместе с семьей сослали в Сибирь, в Семипалатинскую область, на станцию Аул. Инженер, специалист по судовым двигателям оказался в роли моториста движка пимокатной артели...
— Что есть «пимокатной»? — по-русски спросил Краузе.
— Пимы — это теплые сапоги, валянные из овечьей шерсти. Артель, которая делает теплые сапоги...
— Так. Я понял. — Краузе снова перешел на немецкий.
— В Ауле жилья не было. Нас приютила одна бедная женщина, и мы жили с ней под одной крышей, — продолжал Гефт. — Получал я гроши... Продукты вздорожали. Мои мальчики часто ложились спать голодными... Жаловаться некому. На каждом шагу мне давали понять, что я немец, враг... — Рассказывая эту жалостливую историю, Гефт старался вызвать сочувствие, и, кажется, ему это удалось.
Беспалый, как его мысленно окрестил Гефт, отложил перо и слушал его, подперев голову руками. Гедике сопровождал рассказ сочувственными восклицаниями и курил, прикуривая одну сигарету от другой.
— Расскажите, герр Гефт, о том, как вы попали из Сибири в Одессу, — сказал Краузе. В его голосе появилась интонация живого интереса.
«Это хорошо, что я уже стал «герром», — подумал Николай. — Проверить меня им уже не удастся, но упоминание деталей произведет хорошее впечатление».
— Живя в Ауле, я каждый день думал об одном и том же: как вырваться из этой удушливой, враждебной атмосферы? Я больше не мог находиться в ссылке, в плену и обдумывал план перехода фронта. В конце сорок второго года меня, как инженера, мобилизовали и отправили в штрафной саперный батальон 137-й сибирской дивизии. Все это время я не оставлял мысли перейти фронт, но обстоятельства были против меня. Шестнадцатого февраля, вечером, наш батальон со стороны Чугуева вошел в только что захваченный русскими Харьков. На второй день я заболел сыпным тифом. Десять дней был без памяти. Когда я пришел в себя, слышалась близкая канонада: это крупные танковые соединения фюрера начали контрнаступление на Харьков. Госпиталь эвакуировался. Я решил, что такого второго случая не представится. И вот, ослабевший от тяжелой болезни, я все же нашел в себе силы, чтобы спуститься вниз, пройти через котельную и спрятаться в угольном бункере. Через день немецкая армия вступила в Харьков. Я написал карандашом на клочке бумаги: «Он немец!» — и приколол записку к рубашке. В тот же день меня, потерявшего сознание, нашли немецкие санитары. Так я оказался в госпитале, а после выздоровления, как лицо немецкой национальности, был отправлен по месту постоянного жительства. В Одессу я прибыл в двадцатых числах июня. Мне выдали аусвайс и прописали. Я получил работу по специальности. Я делал свое любимое дело! Я занял подобающее мне положение в обществе! Я был счастлив! Я служил фюреру! Адмирал Цииб представил меня к награде Железным крестом третьей степени! Эту награду я постараюсь оправдать всей своей жизнью! Хайль Гитлер! — закончил Гефт, вскинув руку.
— Хайль Гитлер! — вскочив, рявкнули гестаповцы.
Гефт вынул платок и приложил к глазам, боясь, что беспалый заметит его театральную выспренность и заподозрит в неискренности.
Но Краузе, проникнувшись сочувствием, открыл ящик стола, достал заявление Земской и положил перед Гефтом:
— Вот! Почитайте-ка, что пишет о вас эта... эта... — Он не нашел слова и закончил ударом кулака по столу.
Гефт внимательно прочел заявление — ничего нового. Земская называла его предателем, коммунистом и даже чекистом! Она выискивала для него такие громкие эпитеты, что выглядели они громоздко и неправдоподобно.
Заметив, что Гефт прочел и положил заявление на стол, Краузе спросил:
— Ну, что вы скажете по поводу этого заявления?
— Муж этой дамы, Зиновий Земской, действительно превозносил успехи немецкого оружия. Но, знаете, герр гауптшарфюрер, услужливый дурак опаснее врага. Если дурак попал в руки чекистов, что оставалось делать мне? Сунуть и свою голову в петлю? Я предпочел выжить, чтобы бороться и победить!..
— Она называет вас предателем! — вставил шарфюрер Гедике.
— Я ее понимаю. Женщина потеряла мужа. А я живу, работаю, радуюсь жизни! Естественно, она завидует.
Краузе посмотрел на часы, закрыл папку с начатым протоколом, положив туда же заявление Земской, и предложил, потягиваясь:
— А не выпить ли нам по стакану вина?
— Уже поздно... — нерешительно произнес Гефт.
— Я знаю здесь неподалеку одно местечко... Там часто засиживаются до утра, — сказал Гедике.
— Пойдем! Спрыснем наше знакомство! — решил Краузе, отметил пропуск, поставил печать и вручил Гефту.
Гестаповцы надели одинаковые штатские пальто, черные фетровые шляпы, и втроем они спустились на улицу.
Было безветренно. Шел крупный пушистый снег.
Дважды их останавливал румынский патруль, оба раза Гедике, распахнув пальто, демонстрировал им гестаповскую форму и по-немецки посылал жандармов к черту и даже дальше...
К удивлению Гефта, шарфюрер привел их в бодегу на Ново-Рыбной. Дверь оказалась закрытой. Гедике постучал. Послышался голос Босуля.
— Открывай! То есть гестапо! — по-русски сказал Гедике.
