Мильеран уже давно стал выразителем необыкновенно гибкого социализма. «Надо, — говорил он, — чтобы социализм перестал внушать страх». И он давал понять буржуазии, что ей нечего опасаться его, мильерановского, социализма. В июне 1898 года он заявил в палате, что выше всех вопросов теории для любой партии должны быть «честь, величие и безопасность отечества», что социалисты готовы оказать «безусловную поддержку» правительству, вставшему на путь республиканских реформ. Сначала он решительно отказался участвовать в борьбе из-за дела Дрейфуса, боясь, что это повредит ему на выборах. После выборов, поняв, что победа будет за дрейфусарами, он в последний момент к ним присоединился. В июне 1899 года, когда Франция с тревогой ожидала исхода томительно долгого правительственного кризиса, Мильеран решил, что его час настал.
Этот всегда скрытный, недружелюбный человек был весьма любезен с влиятельными людьми из буржуазных партии. Весной 1899 года он вступает в доверительные беседы с некоторыми крупными политиками, высказывая идею, что лучшим выходом из создавшегося в стране критического положения было бы сформирование правительства с участием достаточно разумного и авторитетного социалиста. Эта идея стала циркулировать в высоких политических сферах. И хотя твердолобых буржуа она шокировала, дальновидные люди отнеслись к ней с интересом.
В самом деле, они уже задумывались о том, что пора бы и прекратить это всем осточертевшее дело, из-за которого стал страдать даже международный престиж Франции. Конечно, пресечь деятельность зарвавшихся монархистов и клерикалов не так уж трудно: стоит лишь арестовать их крикливых, но далеко не героических вожаков. Но не откроет ли это дорогу социалистам, опиравшимся на массы, все более доверявшим им? Настало время остановить этот опасный рост революционных тенденций, столь усилившийся после Панамы и дела Дрейфуса. Французская буржуазия имела кое-какой опыт подобного рода. В 1848 году социалист Луи Блан, войдя в правительство буржуазии, оказал ей неоценимые услуги. Разумеется, необходимо было обладать решительностью и большой широтой взглядов, чтобы предпринять заманчивый эксперимент.
Нашелся человек, у которого эти качества имелась. Умный, энергичный, сдержанный деятель партии оппортунистов Пьер Вальдек-Руссо не зря получил от своих поклонников прозвище «аристократа буржуазии» и «Перикла Третьей республики». Именно ему предложили возглавить кабинет, которому предстояло решить двойную задачу: прекратить дело и одновременно обуздать социалистов, одним ударом отбросить крайне правых и крайне левых. Естественно, что Вальдек-Руссо в первую очередь вспомнил о Жоресе, наиболее популярном из всех социалистов. Жаль, что такой талантливый оратор слишком честен; ведь он действительно верит во все, что говорит. Иное дело Мильеран, человек деловой, который к тому же сам так и рвется к министерскому портфелю. Вальдек-Руссо быстро столковался с Мильераном, дав ему понять необходимость поддержки участия социалиста в кабинете со стороны его партии. А этого нелегко добиться, ибо Вальдек-Руссо решил одновременно включить в правительство генерала Галиффе, кровавого палача Коммуны, при одном упоминании имени которого руки всех честных социалистов сжимались в кулаки. Галиффе оказался необходим Вальдеку, чтобы убрать наиболее одиозных генералов, упорно оправдывавших все мошенничества генштаба в деле Дрейфуса.
Мильеран взял самую щекотливую сторону дела на себя. Разумеется, он не надеялся получить поддержку Жюля Гэда, с которым он к тому же еще два года назад испортил отношения, помешав ему установить контроль над редакцией «Птит репюблик». Жорес — другое дело. Жорж Ренар как-то рассказал ему, что Жорес, прогуливаясь однажды в окрестностях Бессуде, по какому-то поводу горячо воскликнул:
— О! Власть! Какая великолепная вещь! Какое великое дело!
О какой власти говорил Жорес? Его более конкретное и более ответственное высказывание, сделанное перед аудиторией социалистов год назад, звучало совсем не в унисон с замыслами Мильерана:
— Социализм не может согласиться на частицу власти: надо, чтобы он получил всю власть целиком… Партия, которая предлагает полную реформу общества, замену одного принципа собственности другим принципом, может согласиться только на полную власть. Если она получит только часть ее, она не получат ничего, ибо частичное влияние будет нейтрализовано господствующими принципами существующего общества.
Однако в последнее время Жорес с растущей тревогой говорил не раз, что республике грозит смертельная опасность и что задача ее спасения более неотложна, чем любые теоретические разногласия. Это позволяло надеяться.
11 июня Мильеран запустил пробный шар, опубликовав в газете «Лантерн» статью, где говорилось, что «новый кабинет должен быть создан только для спасения демократии и свободы». Мильеран ничего не говорил о своем участии в правительстве, но весь тон статьи свидетельствовал в свете последующих событий, что она была этапом в психологической подготовке к тому, что за кулисами уже было решено. 18 июня в газетах прямо сообщалось о том, что в правительство Вальдек-Руссо войдет Мильеран.
21 июня в Бурбонском дворце состоялось заседание парламентской группы социалистов. Обсуждалось политическое положение. Мильеран взял слово и довольно небрежно сообщил, что, как уже все, наверное, слышали, ему предложили войти в правительство. Однако переговоры по этому поводу не привели к конкретному результату. Мильеран подчеркнул, что он действовал только от своего собственного имени и не выступал от лица парламентской группы социалистов. Весь этот эпизод, сказал Мильеран, уже достояние прошлого.
Раз так, то естественно, что его сообщение никого не взволновало. К тому же Мильеран не возражал, когда Вайян сказал, что социалисты не собираются участвовать в правительстве. Сразу после окончания заседания он поехал в Клэрфонтэн, в загородное поместье генерала Галиффе, где его встретили Вальдек-Руссо и хозяин дома. Здесь они окончательно обо всем договорились, а 22 июня сообщение о составе правительства было опубликовано.
Вайян, лидер бланкистов, выступавших в это время вместе с гэдистами, узнав об этом, не поверил своим ушам: ведь только вчера Мильеран дал понять, что ничего подобного не предвидится. И вдруг сегодня такая новость! «Этого не может быть», — подумал Вайян и немедленно отправил следующую телеграмму:
«Дорогой Мильеран!
Я надеюсь, что написанное мною, я горячо желаю этого, не основано на действительности. Но как это ни невероятно и невозможно, раз говорят об этом, я должен обратиться к вам по этому поводу.
