Вождь уже несколько лет кряду расхваливает успехи колхозной жизни — Шолохов не очень-то поддается такому энтузиазму. Пишет в этом году Плоткину, с которым не прервал знакомства: «Все идет, как в сказке про белого бычка… В том числе и в твоей вотчине дела не нарядны. Зажиточная жизня не удалась в этом году. Я, признаюсь, сомневаюсь, что она придет в следующем…»
У Марии Петровны, помимо общих с мужем впечатлений от поездки, есть и свои. О чем написала жене дипломата Георгия Астахова (с которым познакомились в Германии и сошлись, узнав, что он к тому же земляк-донец): «Дорогая Наташа! Шлю привет — лучшие пожелания. Жду тебя летом обязательно к нам в Вёшенскую. Хотя и хорошо доехали домой, но я очень похудала за поездку, так, что сын мой меня не узнал, говорит: „Ты, мама, не такая стала“, и вот с этого момента, можно сказать, симпатии от меня перешли на сторону отца. Теперь хотя и чувствую себя лучше, но все же еще не так хорошо, все что-то не так, как было до поездки. Море без отвращения вспоминать не могу! Так что если когда-либо придется еще поехать куда-либо, только не морем. Привет мужу. Мария Шолохова. Пиши».
Когда Шолоховы путешествовали, на родине случилось трагическое событие. Посол сообщил с тревожной растерянностью: 1 декабря убит глава ленинградского обкома и секретарь ЦК Сергей Миронович Киров. В шифровке из Москвы уточнение — теракт!
Сталин провозгласил ответную меру — начался повсеместный арест «врагов народа».
Когда Шолоховы вернулись домой, вскорости убедились: отныне каждого советского человека могут подозревать в антисоветчине, тем более если человек публичный, например писатель. Правда, народ пишущий был разным… «Литературная газета» в эти декабрьские дни опубликовала решение общего собрания московских писателей. В нем наказ: «Писатели поручают Московскому Совету добиться того, чтобы все органы пролетарской диктатуры, призванные охранять и оберегать государственную безопасность, с большевистской страстностью и энергией, с неусыпной революционной бдительностью вели беспощадную борьбу с классовым врагом…» Ежовая голица учить мастерица.
Советские люди самозабвенно верили в достижимость светлого будущего. Днепрогэс, Магнитка, Турксиб стали возможны только потому, что по всей стране люди следовали призывам партии строить новую жизнь во что бы то ни стало. Строились и лагеря. Не только пионерские.
Глава третья
1935: «ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ…»
С этого года в стране стал приживаться лозунг, ставший афоризмом: «Жить стало лучше, жить стало веселей!»
Что вбирал в свою жизнь Шолохов от подлинной — не лозунговой — жизни в стране? И что вносил в нее?
Писатель, недавно избранный членом крайисполкома, был приглашен — пусть и по гостевому билету — поучаствовать с 28 января в работе Всесоюзного съезда Советов.
С кем бы он ни знакомился, все дивились: не похож на знаменитость. Никакой значительности, молод, румяное лицо, кудрявые волосы, с усмешкою глаза, загорелая шея — степной загар, не курортный. Ну, вылитый колхозный агроном, так и кажется, что весь пропах степью, рекою, донским небом. Неужели это он — автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины»?
Когда звонок всех пригласил в зал, Шолохов увидел в президиуме Горького. На месте распахнул купленную в фойе «Правду» — и едва не ахнул: за подписью Панферова опубликовано «Открытое письмо А. М. Горькому». Атакующий, не без развязности, тон и его, Шолохова, фамилия.
О чем же пишет тот, кто перед писательским съездом столь униженно напрашивался к Горькому на сотрудничество? Выходит, пригрелся в похвалах свыше, раз позволил себе отбиваться от той критики, на которую летом прошлого года пошли Горький, а вслед ему Шолохов и еще несколько принципиальных писателей. Полон демагогии. Обвиняет Горького в «проработке» литмолодняка («проработка» — модное тогда выраженьице из партлексикона). Взял на себя роль защитника молодых писателей. Политиканствует — нос по ветру, — уличает Горького в поругании по тем временам истинно святая святых: «Вот вы пишете в своей последней статье: „У нас развелись матерые литераторы солидного возраста… Они числятся коммунистами, пребывая по уши в тине мещанского индивидуализма“. Это большое и серьезное обвинение вы бросаете коммунистам».
И тут же мощный залп по Горькому, который и впрямь не вступал в партию: «Кто же это такие — „матерые, солидные“? Вот они: Шолохов, Фадеев, Безыменский, Киршон, Афиногенов, Бела Иллеш, Гидаш, Бруно Ясенский, Гладков, Бахметьев, Серафимович, Биль-Белоцерковский, Ставский, ну пусть и Панферов и ряд подобных имен. Если вы об этих коммунистах-писателях говорите, что они пребывают „по уши в тине мещанского индивидуализма“, не хотят учиться, ничем не интересуются, кроме собственного пупа, то ведь этому никто не поверит».
Шолохова без всяких на то оснований впихнули в этот список, хотя он-то среди перечисленных правоверных рапповцев — белая ворона, разве что исключая Серафимовича.
Ответит ли Горький? Шолохов позже узнал, что беспартийный писатель не испугался демагогии и направил сердитое ответное письмо: «Вы человек болезненно самолюбивый, как все наши литераторы, испорченные ранней славой…» Но редактор «Правды» Лев Захарович Мехлис отказался обнародовать ответ.
Февраль. Шолохов сдержал слово — выступил на пленуме своего райкома — и отчитался о своей заграничной поездке. Рассказал, какое там, при капитализме, сельское хозяйство. Рискнул даже на прямые сопоставления: «У нас варварски гибнет и совершенно не используется ценное удобрение. Мы можем перекрыть урожайность Швеции…» Как ни сопротивлялись майданниковы, разметновы и Давыдовы — мол, не быть у нас такому никогда, Луговой настоял: принять постановление в поддержку шолоховского предложения. Хоть что-то посильное перенять бы.
Район готовится к севу. У Шолохова же свои заботы. В одном из писем отзвуки: «Не дают работать наши газеты! Только проводил одну девицу из „Комс. правды“, как приехали из радиоцентра и „Известий“. Проканителился с ними пять дней. Свету не рад!»
Журналисты действительно стали активно «пропагандировать» Шолохова… «Известия» опубликовали отрывок из «Тихого Дона», после чего пришло письмо из журнала «Знамя» (забавно читать, как заманивают писателя в журнал): «Дорогой товарищ Шолохов! Мы прочитали в „Известиях“, что Вы 4-ю книгу „Тихого Дона“ не хотите печатать… в журналах. Приветствуем Ваше заявление»… «Приветствуют» и соблазняют достоинствами своего авторского коллектива: «Может быть, на этот раз (после давних попыток редакции привлечь Вас к сотрудничеству в „Знамени“) мы с Вами можем договориться… В этом году, например, в № 1 напечатана целиком повесть Слонимского, в № 2 печатаем целиком роман Кс. Аракеляна „Краснознаменцы“, в № 3 целиком в одном номере роман И. Эренбурга „Не переводя дыхания“». Шолохов отказал.
