Проповедь и пляска
Пока идет чаепитие, Распутин непрерывно говорит. При этом он время от времени нервно преломляет кусок хлеба и бросает прямо на скатерть, крошит баранки короткими пальцами и сорит вокруг хрустальной вазы. Но гости этого не видят – они слушают его, внимают проповеди…
Из показаний Гущиной: «Распутин произвел на меня впечатление святого человека, он разговаривал о Боге и душе».
Князь Жевахов вспоминал, как он впервые услышал проповедь Распутина. Его сослуживец Пистолькорс привел его в какую-то квартиру на Васильевском острове, наполненную любопытными. И князь навсегда запомнил вдохновенную речь… «Как начать богоугодную жизнь обычному оскотинившемуся человеку с его звериными привычками? – начал Распутин. – Как вылезти из ямы греховной?… Как найти ту тропинку, которая ведет из нашей клоаки на чистый воздух, на Божий свет?… Такая тропинка есть. И я ее покажу… Спасение – в Боге… А увидишь ты Бога только когда вокруг себя ничего видеть не будешь. Потому что все вокруг – и дело, которое делаешь… и даже комната, где ты сидишь, – все заслоняет от тебя Бога. Что же ты должен сделать, чтобы увидеть Бога? – вопрошал он в наступившей тишине в каком-то нервном напряжении. – После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чисто поле. И иди, иди, пока не увидишь позади себя черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди синеву горизонта. Стань тогда и помысли о себе. Каким маленьким ты покажешься себе и ничтожным, а вся столица… в какой муравейник преобразится она пред твоим мысленным взором… И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание твоей власти?… И вскинешь ты глаза свои на небо… и почувствуешь всем сердцем, всей душой, что один у тебя Отец – Господь, и что только Ему нужна твоя душа. Он один заступится за тебя и поможет тебе… И найдет на тебя такое умиление… Это первый твой шаг на пути к Богу. Можешь дальше в этот раз и не идти. Возвращайся в мир, становись на прежнее дело, но храни как зеницу ока то, что принес с собой… Бога ты принес с собой. И береги Его, и пропускай теперь через Него всякое дело, которое будешь делать в миру… Только тогда всякое земное дело превратится в Божье Дело… Вот это и есть, как сказал Спаситель, «Царство Божие внутри нас». Найди Бога и живи в Нем и с Ним…»
«Какая благоговейная тишина была вокруг, – вспоминал Жевахов, – хотя ничего нового он не говорил. Но некая нервная сила, которая от него исходила, гипнотизировала». Так что можно представить, какое благоговение испытывали те, кто ему поклонялись, когда он говорил с ними… Но часто он вдруг обрывал речь, и раздавался повелительный голос, так поразивший Джанумову: «Пиши!»
Ему не привыкать – сама царица за ним записывает… Он дает карандаш одной из поклонниц, и она начинает писать. Его поучения часто повторяются – он знает, как важно все повторять «моим дурам». (Так он назвал в одной из телеграмм своих поклонниц. «Дуры» – потому что образованные, а простых вещей не понимают…) Он диктует, как сохранить в душе Любовь, несмотря на все беды и поношения. Прежде всего о Любви к Творцу он говорит этим несчастным женщинам – вдовам, разведенным, брошенным, разлюбленным. Они – абсолютное большинство в его «салоне».
«Творец! Научи меня любить! Тогда мне и раны в любви нипочем и страдания будут приятны»… И слова, звучащие как песнь: «Боже, я – Твой, а Ты – мой, не отними меня от любви Твоей!» Эту запись за ним сделала царица.
Когда поучения захватывали всех, когда у «дур» начинали светиться лица, они начинали петь. И петербургские дамы хором затягивали старинные духовные песнопения – вместе с мужиком…
О пении рассказывают и Гущина, и Вырубова, и Головина.
«Акилина высоким красивым голосом сопрано запела, остальные подпевали… низкий приятный голос Распутина звучал, как аккомпанемент, оттеняя, выделяя женские голоса. Никогда раньше не слышала этой духовной песни. Красива и грустна. Потом стали петь псалмы», – вспоминала Джанумова.
И Царскую Семью он приучил к тому же. Как покажут свидетели, в заточении они часто пели духовные песни…
В миг всеобщего высшего подъема, почти экзальтации, Распутин вдруг вскакивал и требовал музыку. И начиналась его знаменитая, какая-то отчаянная пляска! «В его пляске было что-то хлыстовское… Плясал он истово, продолжительно, с особыми нервными и исступленными движениями, подскакивая и по временам вскрикивая „ух!“, каким кричит человек, когда его опускают в ледяную воду… он танцевал от 15 минут до часа без перерыва… вдохновляясь до какого-то экстаза, исступления… он говорил, что все религиозные люди должны быть хорошими танцорами, при этом ссылался на царя Давида, скакавшего перед скинией целую дорогу», – вспоминал Филиппов.
Но иногда в разгар веселья раздавался звонок, приводивший в священный трепет весь «салон». И торжествующий голос Акилины сообщал Распутину: «Из Царского телефон!»
Прощание с «Нашим Другом» тоже было церемонией.
«Стали расходиться, – писала Джанумова, – отцу целовали руку, а он всех обнимал и целовал в губы… „Сухариков, отец!“ – просили дамы. Он раздавал всем черные сухари, которые заворачивали в душистые платочки… прятали в сумки… потом шептались с прислугой, выпрашивая грязное белье отца… и чтоб с его потом». Под суровым взглядом Акилины барыни забирали грязное, потное мужицкое белье… И Муня помогала уходившим надевать ботики.
Из показаний Молчанова: «Прощаться старались с ним наедине, для чего уходили в прихожую. Отмечу такую странность у Вырубовой: как-то, простившись в прихожей с Распутиным, она зачем-то вернулась в комнату, но отказалась при этом на прощанье подать мне руку, заявив… что уже простилась с отцом и более ни с кем прощаться не будет».
Так было принято – уносить с собой тепло священной руки, которая приносила счастье…
Финал первого периода: тайна остается
Итак, следуя по жизни Распутина, мы дошли до 1914 года. Мы старались описывать все подробно, терпеливо приводили показания его друзей и врагов. Но… по-прежнему остаются два вопроса, которые мы задавали себе и в начале пути.
Кто же он был на самом деле? И кем он был для Царской Семьи?
Одно уже ясно: это не ловкий Тартюф, дурачивший простаков святыми поучениями. Тартюф – характер европейский. Здесь же характер – таинственный, азиатский. Персонаж куда посложнее, и тайна куда любопытнее…
Мы неоднократно цитировали распутинские мысли. Были ли его искания, просветления, прозрения? Теперь мы можем ответить: были.
А проститутки, бесконечные «дамочки», «дуры» – поклонницы, посещавшие «особую комнату» и ставшие полубезумными, перемешав религию с похотью? И они были.
