неудобно было спросить. Быть может, в следующее мое посещение мне удастся узнать более подробно о них.
Машинопись, бд
Архив УФСБ по С-Петербургу и Ленобласти. Дело П-21098 (архивно-следственное дело К. К. Владимирова). Эти две сводки и некоторые другие донесения находятся в отдельном конверте.
Приложение 5
Отрывок из письма Элияху Хаима Алтгауза о встрече А. И. Барченко с духовным главой хасидов Иосифом-Ицхаком Шнеерсоном (1925)
В это время случилось с Рабейну (И-И. Шнеерсоном. — А. А.) неприятное событие, которое на самом деле до сегодняшнего дня не было раскрыто и прояснено, и оставалось оно закрытой тайной, и никто не знает какое найти ему объяснение. И если бы не случилось всяческих обсуждений и обвинений во время заключения в тюрьму, то я не нарушил бы своего молчания. В ночь имени Ацерет года 5686 (12 октября 1925 г. — А. А.), перед обрядом Акафот пришел в дом Рабейну один чужой человек и попросил доложить Рабейну, что профессор Барченко из Москвы хочет войти к нему и поговоритть с ним наедине в покоях его. Услышав, что сегодня праздник и Рабейну не занимается в такие дни какими-либо будничными делами, он не принял этого ответа, решил, что это отговорка и настаивал неприлично на том, чтобы его представили Ребе. И из-за уважения к имени профессора и из-за опасения (ибо на лице не написано, кто он), пошел один из нас к высокому столу, за которым сидел Ребе и все принимавшие участие в трапезе, и рассказали ему об этом госте. Ребе ничего не сделал, а подозвал своего секретаря Либерммана и попросил передать гостю свои извинения, поскольку из-за святого дня не сможет принять его, а если ему будет угодно, пусть придет на следующий день после праздника, и тогда примут его с почетом. После ответа Либермана сказал профессор: Жаль мне очень, что потерял я время зря, но останусь я подождать в Ленинграде до исхода праздника. Так он и сделал.
И в день после праздника пришел еще раз и немедленно был принят в покоях Ребе и сидел наедине с ним долгое время. И не знали мы, приближенные Ребе, о целях его прихода, и зачем ему понадобился Ребе. А после этого он признался нам, что этот Барченко занимается мудростью скрытой от людей, основанной на нумерологии, чтобы открывать скрытое и предсказывать будущее, и есть у этого [учения] некое отношение и связь с Каббалой (не вместе они да будут помянуты), и что он уже организовал общество в Москве, которое интересуется и занимается этим учением, и есть у них разрешение от правительства на занятие этим, и многие из больших и великих в это общество вступили. И вот, когда стало известно Барченко, что в Ленинграде находится величайший ученый Израиля, мудрый мудростью Каббалы, от которого нет тайных секретов и открыты ему пути небес, пошел он к нему, чтобы услышать его толкования, ибо по словам Барченко, мудрость его привела его к вере в единого Всевышнего, да благословен будет Он, подобно тому, как верим мы, сыны Израиля. Из ответов Ребе стало известно нам только это, ведь нет у изучения хасидизма никакого отношения и связи с предсказанием будущего, и заапрещено нам толковать его и то, что касается вопросов Барченко, относящихся к Каббале и каббалистическим книгам, но он, Ребе, готов служить ему в этом только для того, чтобы не погибло зря его драгоценного времени; а так же не может он переводить с языка на язык, но вот, когда приедет из Екатеринослава рав. М. Шнеерсон (Менахем-Мендл, в будущем 7-ой Любавичский ребе. — А. А.), попросит он его найти для Барченко рассказы из Каббалы и перевести на язык России и послать ему по адресу, который он оставит, поскольку он, р. Шнеерсон, хорошо владеет языком каббалисстов, а так же хорошо переводит на другой язык. И Барченко был доволен и поблагодарил Ребе за то, что он принял его, и отправился Барченко в путь.
Также и нам стало известно мнение Ребе и его взгляды на могущество этого профессора, которого он уважал ибо опасался, ибо в первые минуты, когда тот начал говорить о единственности Всевышнего, благословен Он, и о нумерологии, и о предсказании будущего, подумал Ребе, что он немного сумасшедший. Но и Барченко почувствовал это и вытащил из кармана важную бумагу от великих профессоров Москвы, в которой удостоверялось их подписями, что разум его ясен и нет в нем шпионства, чтобы не смотрели на него, как на соглядатая, и показал много бумаг из политотдела и из Совнархоза (Совет народного хозайства), в котором служит он на важной должности. И спустя некоторое время была вдруг получена от Барченко для Ребе некоторая сумма денег, несколько сотен золотых рублей. В письме, приложенном к ним, говорилось, что он посылает эту сумму на дорожные расходы р. Шнеерсона из Екатеринослава в Ленинград. Ребе в тот же день вернул ему всю сумму обратно. Барченко, получив назад свои деньги, не находил покоя своей опечаленной душе, и написал Ребе длинное письмо, в котором пытался объяснить ему и показать свою праведность и честность и прямоту и что нет у него, упаси Господь, никакого криводушия, а из того, что Ребе вернул ему деньги, он понял, что Ребе сомневается в его искренности, и вынужден он будет из-за этого прибыть и поговорить с ним лицом к лицу, чтобы очистить сердце Ребе от напрассных подозрений. И так и сделал, приехав зимой навестить Ребе, и тогда познакомил его Ребе с р. Шнеерсоном (Менахем-Мендлом. — А. А.); и весь год была переписка и встречи с р. Шнеерсоном в доме Барченко, и забыл о нем и о его деле Ребе, и не отслеживал он происходившее и не обращал внимание и не думал об этом больше.
Likkutei Dibburim. An Anthology of Talks by Rabbi Yosef Yitzchak Schneerson of Lubavitch. Vol. V. 1990. С. 1375–1377 (на иврите).
Перевод с иврита М.Ю. Брук
Приложение 6
Из протокола допроса Г.И. Бокия от 17–18 мая 1937 г.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Расскажите о всех политических расхождениях, которые, по вашим словам, привели вас к внутреннему разладу.
БОКИЙ: Мои расхождения с партией начались еще в 1918 г. с периода Брестского мира, когда я поддался мелкобуржуазным настроениям и вместе с Бухариным и другими левыми коммунистами пошел против Ленина. В силу выработавшихся у меня традиций я тогда подчинился партийной дисциплине, но, так как переубежден я не был, обстоятельство
