Военно-политическое положение тоже не внушало Врангелю никакого оптимизма. В мемуарах он писал:
«К октябрю месяцу были заняты Киев, Курск, Орел. Наша конница стояла под самым Воронежем, а казаки генерала Шкуро даже занимали город несколько дней. Весь богатый юг с его неисчерпаемыми запасами был занят войсками генерала Деникина. Ежедневно сводки штаба главнокомандующего сообщали о новых наших успехах. Генерал Деникин в благодарственном приказе на имя командующего Добровольческой армией говорил о том, как добровольцы „вгоняют“ во вражеский фронт „клин к Москве“.
Вместе с тем, для меня было ясно, что чудесно воздвигнутое генералом Деникиным здание зиждется на песке. Мы захватили огромное пространство, но не имели сил для удержания его за собой. На огромном изогнутом дугой к северу фронте вытянулись жидким кордоном наши войска. Сзади ничего не было, резервы отсутствовали. В тылу не было ни одного укрепленного узла сопротивления. Между тем противник твердо придерживался принципа сосредоточения сил на главном направлении и действий против живой силы врага. Отбросив сибирские армии адмирала Колчака на восток, он спокойно смотрел на продвижение наших войск к Курску и Орлу, сосредоточивая освободившиеся на сибирском фронте дивизии против моих войск, угрожавших сообщениям сибирской красной армии. Теперь, отбросив мою армию к Царицыну, ясно отдавая себе отчет в том, что обескровленная трехмесячными боями Кавказская армия не может начать новой наступательной операции, красное командование стало лихорадочно сосредоточивать свои войска на стыке Донской и Добровольческой армий. Сосредоточивающейся новой крупной массе красных войск Главнокомандующему нечего было противопоставить».
Врангеля угнетала неспособность Добровольческой армии наладить отношения с населением. Нерешенность аграрного вопроса и нежелание Деникина пресечь грабежи, которыми прославились «добровольцы» и казаки, разрушали тыл Вооруженных сил Юга России:
«В глубоком тылу Екатеринославской губернии вспыхнули крестьянские восстания. Шайки разбойника Махно беспрепятственно захватывали города, грабили и убивали жителей, уничтожали интендантские и артиллерийские склады.
В стране отсутствовал минимальный порядок. Слабая власть не умела заставить себе повиноваться. Подбор администрации на местах был совершенно неудовлетворителен. Произвол и злоупотребления чинов государственной стражи, многочисленных органов контрразведки и уголовно-разыскного дела стали обычным явлением. Сложный вопрос нарушенного смутой землепользования многочисленными, подчас противоречивыми приказами Главнокомандующего не был хоть сколько-нибудь удовлетворительно разрешен. Изданными в июне правилами о сборе урожая трав правительством была обещана половина помещику, половина посевщику, из урожая хлебов 2/3, а корнеплодов 5/6 посевщику, а остальное помещику. Уже через два месяца этот расчет был изменен, и помещичья доля понижена до 1/5 для хлебов и 1/10 для корнеплодов. И тут в земельном вопросе, как и в других, не было ясного, реального и определенного плана правительства. Несмотря на то, что правительство обладало огромными, не поддающимися учету естественными богатствами страны, курс денег беспрерывно падал и ценность жизни быстро возрастала. По сравнению со стоимостью жизни, оклады военных и гражданских служащих были нищенскими, следствием чего явились многочисленные злоупотребления должностных лиц.
Взаимоотношения с казачьими новообразованиями не наладились. Так называемая Южно-Русская конференция всё еще ни до чего не договорилась. Хуже всего дела обстояли с Кубанью. По уходе Ставки из Екатеринодара левые группы казачества особенно подняли головы. В Законодательной Раде всё чаще раздавались демагогические речи, ярко напоминавшие выступления „революционной демократии“ первых дней смуты. Местная пресса, органы кубанского осведомительного бюро, „Коб“, и кубанский отдел пропаганды, „Коп“, вели против „добровольческой“ политики Главнокомандующего бешеную травлю.
Всё это, несмотря на видимые наши успехи, заставляло беспокойно смотреть в будущее».
Трудно сказать, действительно ли так думал Петр Николаевич тогда, в октябре 1919-го, или к столь пессимистическим выводам, в частности, по поводу аграрной политики, он пришел позднее, уже находясь во главе Русской армии в Крыму. Во всяком случае, судя по тем же мемуарам, Врангель подобного пессимистического взгляда на положение юга России не высказал ни в беседе с Деникиным в Таганроге, ни на следующий день на совещании с Деникиным и Лукомским в Ростове. Почему? Тут могут быть два объяснения. Либо в тот момент Петр Николаевич не считал положение критическим, а осмыслил события уже задним числом, после поражения Вооруженных сил Юга России. Либо, сознавая безнадежность ситуации, барон уже не считал Деникина способным к каким-то кардинальным переменам и делал ставку на его последующее смещение и собственный приход к власти, чтобы в будущем попытаться спасти то, что еще можно было спасти.
Конечно, перегруппировывать войска на решающее Московское направление было уже некогда. Но для издания каких-то политических деклараций и законов, удовлетворяющих народным чаяниям, время еще оставалось. Можно было, например, издать декларацию об общих принципах аграрной реформы, по которым земля немедленно и без всякого выкупа передавалась бы в собственность тому, кто ее обрабатывает. Крестьян можно было обязать платить только налог, на государство же возложить обязанность выплатить землевладельцам компенсации за изъятую землю, но только после окончания Гражданской войны. Можно было достичь компромисса с Кубанской радой. Можно было урегулировать отношения с Польшей, немедленно признав ее независимость и выразив готовность вести переговоры о взаимоприемлемой границе. Такого рода меры могли еще изменить военно-политическую обстановку в пользу Вооруженных сил Юга России. Однако не только Деникин, но и Врангель в тот момент не были готовы к столь радикальным шагам, которые только и могли бы переломить ситуацию. Критикуя Деникина за непоследовательность в аграрном вопросе, Петр Николаевич возмущался тем, что доля урожая, которую крестьяне должны были платить помещикам, постоянно менялась. Но идея вообще освободить крестьян от столь обременительного и морально невыносимого для них оброка ему в голову не приходила. Никаких рецептов, кроме введения режима «сильной руки», «твердой власти», способной обуздать «самостийников» и навести порядок в тылу, он не предлагал и сам же собирался вместе с Деникиным разгонять Кубанскую раду, наивно думая, что это умиротворит Кубань и приведет к бесперебойному поступлению пополнений и снабжения с Кубани в его Кавказскую армию. На самом деле результаты оказались прямо противоположными. После разгона Рады кубанские части, наоборот, окончательно разложились и стали стремительно терять боеспособность. И это происходило в тот период, когда большевики, отойдя на словах от политики «расказачивания», проводившейся в начале 1919 года и вызвавшей Верхнедонское восстание, устами Троцкого сулили казакам самую широкую автономию. Никто эти обещания не собирался выполнять, но как средство красной пропаганды они действовали.
