13 августа 1949 года в кабинете секретаря ЦК Маленкова были арестованы без санкции прокурора секретарь ЦК ВКП(б), «любимец вождя народов» Алексей Кузнецов, Петр Попков, председатель Совета Министров РСФСР Михаил Родионов и Лазутин.
В целях обвинения Вознесенского используется неожиданно появившаяся докладная записка заместителя председателя Госснаба СССР М. Помазнева о значительном занижении Госпланом СССР плана промышленного производства на I квартал 1949 года. Это был первый звонок в «деле» Николая Вознесенского. Срочно готовится постановление Совета Министров СССР: «Тов. Вознесенский неудовлетворительно руководит Госпланом, не проявляет обязательной, особенно для члена Политбюро, партийности в руководстве Госпланом и в защите директив правительства в области планирования… В Госплане культивировались непартийные нравы, имели место антигосударственные действия, факты обмана правительства, преступные факты по подгону цифр и, наконец, факты, которые свидетельствуют о том, что руководящие работники Госплана хитрят с правительством».
По предложению Берия 5 марта 1949 года Вознесенский решением Совета Министров СССР снимается с должности председателя Госплана и — осенью — арестовывается. Страна лишилась одного из талантливейших экономистов, организатора народного хозяйства, отличавшегося неординарным аналитическим мышлением, неистовостью в работе, умением мобилизовать в годы войны все ресурсы и возможности страны на достижение победы.
Берия и Абакумов в спешном порядке находят еще одну «зацепку». Уполномоченный ЦК по кадрам Госплана Е. Андреев обнаружил утрату за пять последних лет нескольких документов, которые могли быть уничтожены за ненадобностью. «Бдительные» Берия и Абакумов в этом факте видят еще одно преступление председателя Госплана перед государством, а значит, еще одна статья в обвинении Вознесенского. Вознесенский, естественно, отказывается от этого обвинения, ибо утраченные документы числились не за ним лично.
По указанию Маленкова председатель Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) М. Шкирятов подготовил записку о «Непартийном поведении Вознесенского Н. А.», в которой член ВКП(б) Вознесенский обвинялся в занижении Госпланом развития промышленности, и уже 9 сентября услужливый Шкирятов представил Маленкову решение Комиссии партийного контроля с предложением исключить Вознесенского из партии, из ЦК ВКП(б) и привлечь к судебной ответственности. В спешном порядке, путем опроса, эти предложения КПК были утверждены Пленумом ЦК. Сценарий, разработанный Маленковым и Берия, выполнялся всеми действующими лицами с завидной оперативностью и четкостью.
Николай Алексеевич Вознесенский защищался как мог, но вскоре убедился, что его усилия тщетны, ибо против него действовал хорошо отлаженный механизм, против которого не сможет устоять ни он, ни кто другой. Все его попытки внести ясность в хитросплетенное дело и объяснить полную абсурдность предъявленных ему обвинений натыкались на железобетонную стену молчания Маленкова и Берия, — он не смог с ними даже встретиться и объясниться. Вокруг его имени образовалась пустота; его фамилия называлась теперь шепотом, да и только в узком кругу. Многие из тех, кто работал с ним рука об руку много лет, теперь боялись об этом говорить вслух, ожидая едва ли не каждый день ночного визита сотрудников МГБ.
О чем думал в те тяжелые дни Вознесенский? Еще совсем недавно он — член ЦК партии, депутат Верховного Совета, академик — участвовал в работе Политбюро, ночами напролет трудился над планами и балансами огромной, истерзанной войной, бедной, потерявшей миллионы своих сынов и дочерей страны, — теперь, изгнанный со всех постов, исключенный из партии, отверженный в свои сорок семь лет от народа, никому не нужный, ожидающий несправедливого, состряпанного МГБ суда…
Его арестовали темной октябрьской ночью. Войдя в камеру-одиночку, Николай Алексеевич обессиленно упал на пол, коснувшись руками холодного, мокрого бетона, сжал зубы и простонал: «За что?..»
«В целях получения вымышленных показаний о существовании в Ленинграде антипартийной группы Маленков лично руководил ходом следствия по делу и принимал в допросах личное участие. Ко всем арестованным применялись незаконные методы следствия, мучительные пытки, побои и истязания»[18].
Маленков понимал, что во время судебного процесса кто-то из обвиняемых может сказать о своей непричастности к группе и тем самым поставит под сомнение выводы следствия, а главное — заставит усомниться в существовании разветвленной антипартийной группы. Он отдал распоряжение о проведении более «тщательного расследования», что, естественно, вызвало массовые аресты ни в чем не повинных людей в Ленинграде и за его пределами. Арестовывали даже тех, кто работал в блокадном городе в годы войны, кто хоть чем-то был связан с руководителями Ленинградской областной и городской организаций, кто вступал в партию в Ленинграде. Свыше 2000 руководителей было освобождено от занимаемых должностей, многие из них осуждены по 58-й статье. «Заметали» даже тех, кто ни разу в жизни не видел в глаза ни Попкова, ни Родионова, ни Капустина, не слышал их выступлений.
Первого секретаря Крымского обкома партии, бывшего председателя Ленинградского облисполкома Николая Соловьева вызвали в ЦК ВКП(б), торопили с прибытием: его, Соловьева, якобы ждал сам Маленков. Выручил генерал армии Маркиан Михайлович Попов, знакомый по Ленинградскому фронту, — предложил воспользоваться самолетом командующего войсками Таврического военного округа. Первый секретарь обкома явился в секретариат ЦК, откуда его направили к Матвею Шкирятову — заместителю председателя Комиссии партийного контроля. Разговор, как обычно, шел о текущих делах, об урожае в Крыму, но разговор, как показалось Соловьеву, искусственно затягивался. «Милок» — так называл Шкирятов прибывших на беседы (так называли и самого Шкирятова), — казалось, явно не спешил.
— Ты, милок, ступай, почитай часочка полтора-два газетки, а мы тебя вызовем.
Соловьев вернулся через час с четвертью — не усидел в холле за газетами, настораживала искусственная затянутость беседы.
В конце беседы «случайно» позвонил министр госбезопасности Абакумов и попросил Соловьева заглянуть к нему. Николай Васильевич сел в машину и отправился на Лубянку, откуда он не вышел и исчез бесследно… Лишь единожды его видел в подвале Лефортовской тюрьмы работавший в годы войны секретарем Ленинградского обкома, а впоследствии, перед арестом, первым секретарем Новгородского обкома, чудом избежавший расстрела Григорий Харитонович Бумагин.
