Стрелки часов неумолимо двигались по кругу. Огромная очередь счастливых обладателей входных билетов выстроилась у здания, с нетерпением ожидая открытия. Было уже девять тридцать, и дольше оттягивать было некуда. Наконец выпроводили последнего рабочего, смели в совок последние опилки — и двери дома тридцать по авеню Монтень распахнулись. Атмосфера еще больше наэлектризовалась. Здание наполнилось шумом голосов и возбужденным смехом. Поприветствовав первых гостей, Диор поднялся наверх и наотрез отказался спускаться. Тут же начали вспыхивать ссоры из-за нумерованных стульев. Поразительно было наблюдать, с каким бесстыдством приличные дамы стремились занять чужие места ближе к подиуму и громко возмущались, когда их просили пересесть назад.
Кармел Сноу явилась одной из первых. Купер встретила ее в фойе.
— Судный день настал, — сказала миссис Сноу. Она задрала свой и без того вздернутый нос и втянула воздух с видом знатока. — Гм… Я чую запах паники. А где ваш месье Диор?
— Он подойдет через минуту, — соврала Купер. Она знала, что он забился в свою каморку и прячется там, не выдержав напряжения последних дней. — Позвольте, я провожу вас на ваше место.
А публика все прибывала. К десяти тридцати в салоне уже яблоку упасть было негде. Люди стояли даже на лестнице, по трое на одной ступеньке до самой площадки. Портнихи и прочие штатные работники свешивались через верхнюю балюстраду, разглядывая толпу внизу. Дым от десятков зажженных сигарет плавал в воздухе.
Первые ряды украшали собой известные личности: рядом с Кармел Сноу расположилась Беттина Баллард из «Вог», которая давно провозгласила смерть французской моды и теперь сохраняла на лице выражение насмешливого презрения. Марлен Дитрих сидела возле Жана Кокто. Кристиан Берар с бородой, всклокоченной сильнее обыкновенного, развалился на стуле, глядя перед собой. Его зрачки были размером с булавочную головку, что свидетельствовало о том, что утреннюю дозу опиума он уже выкурил. На руках он, как обычно, держал Гиацинту. Недалеко от него было место графини де Ларошфуко — умнейшей женщины в Париже. Леди Диана Дафф-Купер, жена британского посла, тоже была здесь — так же как и миссис Каффери, жена американского посла (что с радостью и удивлением отметила Купер). Актрисы, хозяйки светских салонов, женщины, знакомые Купер по газетам и кадрам кинохроники, сидели тесными рядами и, по-видимому, рады были здесь находиться.
Купер с фотоаппаратом на шее выделили место у двери в салон, откуда она могла фотографировать входящих и выходящих манекенщиц и публику. Диор панически боялся, что разработанные им модели украдут конкуренты, поэтому полностью запретил проносить в здание фотоаппараты, сделав исключение только для Купер. И ее «Лейка» сейчас была истинным даром небес — она только успевала отщелкивать кадры. Купер надела самое первое платье, сшитое для нее Диором, — наудачу. Сумка, перекинутая через плечо, была полностью набита запасными кассетами тридцатипятимиллиметровой пленки. Показ должен был вот-вот начаться.
* * *
Но на ее место тут же заступила Таня, опытная манекенщица, чье милое, открытое лицо вводило всех в заблуждение. С видом уверенного превосходства она прошла мимо зрителей, ловко переступая длинными ногами, как грациозная лань. Откуда-то из публики раздался возмущенный вопль. Платье насыщенного красно-фиолетового цвета с двухслойной юбкой солнце-клеш было чем-то невиданным — во всяком случае, со времен карточного распределения мануфактуры и купонов на получение одежды и похожей на мужскую формы из саржи цвета хаки, которую за годы войны привыкли носить женщины. Девушка с осиной талией и высоким бюстом в этом платье напоминала оживший цветок фуксии. Широкая пышная юбка заставляла талию казаться еще тоньше.
Таня остановилась, глядя поверх голов публики. Все взгляды были устремлены на нее. Затем, чуть заметно улыбнувшись, она сделала пируэт, и юбка взметнулась, следуя за ее движением. Многочисленные умело заглаженные складки до этой минуты скрывали тот факт, что на нее пошло двадцать пять метров малиновой материи. Публика, не веря собственным глазам, смотрела, как платье раскрывается, распускается, точно бутон, наполняя комнату жизнью и цветом, разворачивается плавными волнами, одним взмахом сметая прочь годы мрака и лишений.
По залу пронесся вздох восхищения. Аудитория внезапно разразилась восторженными аплодисментами. Купер увидела, как все достали блокноты и начали торопливо строчить, многозначительно перешептываясь друг с другом. Назревало что-то невероятное. Атмосфера, и без того заряженная ожиданием, заискрилась от напряжения. Воздух потрескивал от статического электричества.
* * *
А на подиум с кошачьей грацией уже вышла следующая манекенщица, в вечернем платье, названном «Джунгли»: с дерзким леопардовым принтом и талией, стянутой широким кожаным ремнем. На голове у нее была широкополая шляпа, надвинутая на ухо. Ее вызывающий, почти нахальный вид спровоцировал новую волну ахов и охов в публике. Это выглядело как пощечина сдержанности и экономии.
Четвертый наряд был одним из бриллиантов коллекции — тем самым костюмом «Бар», диоровской классикой, первоначальную версию которой Кармел Сноу оценила еще в 1937 году. Строгий жакет из кремовой чесучи со множеством вытачек, плотно облегающий грудь и бедра, производил впечатление почти восточной чувственности; тяжелая черная юбка свободно колыхалась при ходьбе вокруг ног манекенщицы. А походка у всех манекенщиц — то ли по указанию Диора, то ли они сами между собой так договорились — была совершенно не похожа на обычную для подиумов ровную поступь. Девушки шли пружинистым, танцующим шагом, выписывая на ходу пируэты. Они выглядели не просто оживленными, а живыми и современными, женщинами, которым открыты любые пути в жизни. Их походка была настолько стремительна, что времени как следует рассмотреть саму модель не хватало — нужно было обладать острым взглядом и уметь на лету схватывать детали.
И они ходили по подиуму в легких, изящных босоножках, которых женщины не видели годами: с острыми носами, тоненькими ремешками и каблуками-шпильками. Купер изрядно позабавило, когда женщины, сидящие в первом ряду, не сговариваясь, уставились на свои прочные, практичные туфли и тут же спрятали ноги под стулья.
Далее последовали три блестящих вечерних платья разных оттенков синего — манекенщицы чудесным образом успевали переодеваться за считаные секунды. А ведь они остались впятером: несчастная Мари-Тереза выбыла из строя. Ее наряды быстро распределили среди оставшихся «в живых».
Теперь бурными аплодисментами приветствовали появление каждой новой модели. Карандаши шуршали по бумаге. На лицах закупщиков читалась решимость. К великой радости Купер, она заметила, как кое-кто из ассистенток уже потихоньку выбирался со своих мест и просачивался в примерочную. Такому поведению могло быть только одно объяснение: чековые книжки были уже наготове, и закупщики хотели первыми забронировать определенные модели, чтобы отсечь конкурентов. Продавщицам за сценой будет много работы. Изредка оттуда доносились обрывки разговоров на повышенных тонах, что означало — покупатели уже начали ссориться, кому достанется то или иное платье.
Подолы платьев так взмывали на поворотах, что время от времени переворачивали пепельницу или хлопали по щеке кого-нибудь из зрителей. А ведущий продолжал объявлять все более восторженным тоном нарочито провокационные названия — «Суаре» [73], «Влюбленная», «Помпон», «Каприз», «Амур».
Купер подслушала, как одна из представительниц сети универмагов «Блумингдейле» сказала: «Боже, спаси тех, кто уже сделал закупки, не посмотрев эту коллекцию. Это все меняет».
А какой-то мужчина воскликнул: «Диор спас этот сезон!»
Купер отыскала взглядом Кармел Сноу на другом конце комнаты, и их глаза на мгновение встретились. Миссис Сноу кивнула, качнув голубыми кудельками, и произнесла одними губами: «Вы были правы».
