Письмо написано из Грейз инна, из чего мы можем заключить, что он оставался там во все время своей болезни и в Горэмбери не ездил ни разу. Возвратившихся в октябре из Испании принца Уэльского и герцога Бекингема ожидали экземпляры «De Augmentis Scientiarum» — в переводе на латынь — и дополнения к «Усовершенствованию наук»; Фрэнсис, оправившийся к этому времени от своей болезни, надеялся, что Бекингем выхлопочет для него должность ректора Итон-колледжа. Должность эта была вакантна с апреля, со смерти бывшего его ректора, и хотя Фрэнсис сразу же предложил свою кандидатуру, первый министр сэр Эдвард Конуэй не смог дать ему твердого обещания. Если герцог замолвит за него словечко перед королем, дело, бесспорно, решится в его пользу. Фрэнсиса никогда не покидало желание формировать умы будущих поколений, обучать молодых людей, которые однажды, по праву рождения и воспитания, займут высокие посты в парламенте и в правительстве; к тому же Итон находился недалеко от Виндзорского замка, что может оказаться полезным. К сожалению, герцог уже обещал этот пост другому — его в конце концов получил сэр Генри Уоттон, — и Итон-колледж лишился ректора, которого считали «величайшим гением, которого родила Европа».
Каких же успехов за все это время добились герцог Бекингем и принц Уэльский в Испании? Не слишком больших, если судить по сведениям, которые сообщал Джон Чемберлен Дадли Карлтону. Сначала Англия ликовала. На улицы выкатили огромные бочки и вынесли бурдюки с вином, повсюду жгли костры; когда принц и маркиз прибыли в Ройстон, его величество заключил их в объятия и все зарыдали. Но вот празднества кончились, и «наши придворные, а также особы, которые ездили в Испанию, начали с возмущением рассказывать, как негостеприимно их встретили в Испании, — сообщал Чемберлен в середине октября Дадли Карлтону, — они не видели ничего, кроме грубости, невежества, скупости, чванливой нищеты и прочих проявлений неуважения… и хотя все считали, что испанцы и мы должны жить в мире и все больше сближаться, однако на самом деле никогда еще между нами не было так мало общего и так много взаимного недружелюбия…»
Джона Чемберлена чрезвычайно раздосадовало, что в Ройстоне Тоби Мэтью возвели в рыцарское достоинство — «одному Богу известно, за какие заслуги». За поддержание мира между высшими сановниками испанского двора и их английскими гостями, как можно догадаться, потому что очень скоро стало известно, что герцог Бекингем поссорился с испанским послом графом де Гондомаром и вернулся из Испании противником союзного договора с ней. Фрэнсис, конечно, узнал об этом лично от Тоби Мэтью, как и о возможном созыве парламента. Он больше не был ни членом тайного совета, ни членом палаты лордов, но ему так хотелось высказать свое мнение, ведь нынешнее настроение в высоких кругах способствовало усилению оппозиционных фракций, и даже сама власть герцога могла пошатнуться. Он должен написать его сиятельству письмо с наставлениями, но сначала следует набросать вкратце то, о чем он хочет ему сказать.
«В нашей стране есть три основные разновидности людей. Это партия папистов, которая Вас ненавидит; партия протестантов, включающая тех, кто называет себя пуританами, их любовь к Вам еще не окрепла; и особая партия высокопоставленных особ, которая, по сути, состоит из заключивших перемирие врагов и готовых поссориться друзей… Нужно сохранять беспристрастность… держаться от всех на достойном расстоянии и вести свою собственную игру, показывая, что у Вас, как у пчелы, есть не только мед, но и жало… Вы выступаете отважно, но, мне кажется, Вы не собрали свои войска… Если случится война, необходимо сразу же объединиться с Францией… И самое главное, обеспечить безопасность Ирландии… потому что болезнь всегда поражает самый слабый орган… Вы хорошо играете в шары, только не надо замахиваться со слишком высокой позиции. Вы знаете, что хороший игрок пригибает колени чуть ли не к земле, посылая шар. Я не сомневаюсь, король поймает Испанию на крючок и заложит фундамент величия для своих детей здесь, на Западе. Мое же призвание — науки… Мне не дано с легкостью преодолевать трудности».
Он писал и не мог остановиться, и, читая эти советы, мы восхищаемся Фрэнсисом Бэконом, экс-лордом-канцлером, чей ум устремлялся в будущее, к союзу с Францией, а не к договору с Испанией, и каждую минуту помнил, что католическая Ирландия может стать добычей испанских захватчиков. После того, как он привел свои мысли в порядок, можно было выработать ясную установку. Только от одного пункта он отказался: «Предложить свои услуги для поездки во Францию». Он перенес болезнь и еще не совсем оправился, ему скоро исполнится шестьдесят три года, но если он все еще может послужить королю и своей стране, он готов, несмотря на унижения и стыд, которые он пережил, попав в опалу.
Созыв парламента был назначен на февраль нового, 1624 года, обеим палатам будет сообщено о последних событиях, касающихся переговоров с Испанией о заключении мира и о брачном контракте. Согласно вынесенному Фрэнсису приговору он не имел права заседать в палате лордов; однако почему бы ему не набросать тезисы речи, которую он бы произнес, если бы присутствовал на открытии сессии, и более того — составить пространный документ под названием «Соображения касательно войны с Испанией», который он адресовал лично принцу Уэльскому и который начинался словами: «Ваше высочество носит имя великих императоров. Карл превратил Францию в империю, Карл же сделал империей Испанию; не пора ли и Великобритании стать империей?»
Этот документ был расширенной и детально проработанной версией трактата на ту же тему, который Бэкон написал в 1619 году, когда еще был высоко во власти, и здесь мы опять видим, что Фрэнсис, почти всю свою жизнь проявлявший миролюбивые взгляды, на склоне лет выступает в роли «ястреба», ясно понимая, что объединенные силы Великобритании, Франции и Нидерландов способны разбить и победить армию и флот Испании. Он сравнил соотношение сил Англии и Испании в 1588 году, когда была построена и уничтожена «Непобедимая Армада», с 1623 годом и удивительно точно определил, насколько оно изменилось в пользу Англии и ее ближайших соседей: любой военачальник, командующий ли флотом или армией, который прочел тогда этот документ — если кто-то из них его прочел, — без сомнения, должен был почувствовать уважение (как почувствовал бы и его нынешний полководец) к человеку, который выразил такие чувства:
«О доблести я не говорю; примем ее доказательства как нечто само собой разумеющееся, но вспомним пословицу, что доблесть испанца в глазах смотрящего на него, а доблесть англичанина в сердце солдата». И далее он делает блестящий выпад в сторону «голубей», которые протестовали против каких бы то ни было выступлений, называя их «схоластами, вообще-то очень достойными людьми, но более способными держать в руках гусиные перья, чем мечи».
