16 марта.
Прислали сегодня Е. В. следующие стихи:
17 марта.
Сегодня по телефону Дейтрих сказал, что в Казанской губ. был голодный бунт. Е. В. на это ответил, что это возможно, ввиду двойной раздачи помощи — от Красного Креста безвозмездно и от Министерства внутренних дел — в ссуду.
По городу гуляет следующая депеша от Драгомирова к Горемыке, который телеграфировал насчет студентов:
«Университет оцеплен войсками. Все спокойно. Неприятель не показывается». Эта депеша сильно рассердила Горемыку. Про бывшие в Петербурге 8 февраля беспорядки говорят, что они прошли не «боголепно, а горемычно». Про комиссию Ванновского идут слухи, что сама комиссия не может себе уяснить, кто прав, кто виноват — студенты или полиция. Все как-то спуталось в мозгах, не могут разобраться.
Вчера Ванновская, которая хорошо знает своего дядю — Ванновского, сказала, что он ничего, кроме сумбура, внести в это дело не может, что он — олицетворенная несправедливость. Вчера уже намеревались закрыть в Петербурге университет, так как в нем возобновились беспорядки, — снова студенты занялись битьем стекол в актовом зале и проч. Приключилось это вследствие того, что другие университеты прислали в Петербургский университет заявление, что они все забастовали по его примеру, а здесь водворился порядок.
27 марта.
M-me Кауфман слышала, что якобы Ванновский находит, что его комиссия не имеет raison d'etre (Права на существование (франц.).), что надо ее закрыть, что поведение студентов таково, что они сами себе портят дело, что требуются серьезные против них меры.
29 марта.
Говорят, что царь сказал, что очень сожалеет, что не послушался совета Боголепова — не закрыл сразу университета. Куломзин вчера резко высказывался против Клейгельса, против «глупого мальчишки» Владимирова, который произвел беспорядки в Румянцевском сквере со своей конной стражей. Говорил, что царь сказал про Суворина, что он один громко и честно высказал свои порицания студентов, многие думали так, как он, но вполголоса это высказывали, а Суворин сказал во всеуслышание. Суворин же, вследствие того, что так высказался, много тяжелого переживает, беспокоятся даже за его здоровье. Никольский говорил, что только оттого, что Суворин живуч, он до сих пор не умер.
30 марта.
Вчера мы ездили к Суворину. Застали его в передней, где он перебирал газеты. На вид он был желтый, с опухшим лицом, что-то тупое в глазах, сердитое. Он только что встал. Не смотря нам в глаза, он подал руку, но, когда мы хотели с ним поговорить, он как-то дико повернулся, скороговоркой сказал: «Говорить я не могу» — и скрылся.
Из разговоров Анны Ивановны мы поняли, что Суворин теперь все злится, сердится на редакторов газет, которые его травят. Теперь сердит Суворина то, что циркуляр, запрещающий говорить в газетах о студентах, приписывают ему, что он его вымолил у Горемыки. Поэтому «Союз писателей» хочет Суворина исключить из своей среды. В этом направлении работают Арсеньев, Мушкетов и Потехин, да и весь «Союз» против Суворина. Суворин злится на них, но из их состава выходить не хочет. Также его злит, что Амфитеатров ушел теперь из газеты, также ушёл и Потапенко. Про этих обоих Анна Ивановна сказала, что ушли потому, что теперь «Новое время» — не современная газета, затем Амфитеатрову были сделаны выгодные предложения в другую газету, «Народ», которую будут издавать Савва Морозов и Савва Мамонтов. Этому Амфитеатрову Суворин недавно еще очень помог — скрытно от всех подарил ему 5 тыс. руб., а до этого дал еще 8 тыс. руб. Насчет Потапенко Суворина сказала, что каждый его фельетон вызывал неприятности. Так как он их писать не умеет, то их исправляла редакция, а он всегда на это сердился, выходили всегда бури, он отказывался от сотрудничества, но в конце концов все улаживалось. Сын Суворина, Михаил, приехал из Парижа, чтобы увезти туда отца. Но Суворин и слышать не хочет уехать, а здесь ему оставаться нельзя, он с ума сойдет. Теперь он совсем не спит, а все пишет письма, пишет и рвет. Но некоторые посылает — послал дерзкое письмо Горемыке, такое же Соловьеву (по делам печати).
1 апреля.
Вчера у Горемыки было снова совещание министров с Ванновским насчет студенческих беспорядков. Решены крутые меры в отношении студентов.
2 апреля.
Вчера студентов, в числе 500 человек, задержали по частям с тем, чтобы выслать из Петербурга. Явился к нам вчера же Никольский, возбужденный донельзя, говорил про полицию, что якобы она-то и поддерживает волнения, что она по карманам студентов раскладывает прокламации, что более бессовестных, беспринципных людей, чем полиция, нет.
Романченко сказал, что эту неделю все министры перебывали у царя по нескольку раз, были даже и не в дни своих докладов. 31 марта у Горемыки было два раза Заседание всех министров. Оба раза Победоносцева не было. Витте продолжал настаивать, что политической подкладки в этих беспорядках нет. Ермолов, который раньше подписал записку Витте, теперь прямо перешел на сторону Горемыки, что политический характер эти беспорядки имеют.
3 апреля.
Левашову (витебскому губернатору) говорил Анастасьев, что перед отъездом в деревню Е. Д. Нарышкин представлялся царю. Bо время аудиенции он сказал царю, что он стар, а царь молод, поэтому он просит его позволения сказать ему, что для блага всей России необходимо ему удалить Горемыку. При этом Нарышкин, наклонившись почти до пола, сказал царю, что земно ему кланяется, чтобы он обратил внимание на его слова. Царь ответил: «Подумаю». Но на другой день был у царя Горемыка, который сияющий вышел из кабинета. Анастасьев близок с Нарышкиным, поэтому мог узнать об этом верно. Теперь уже стали говорить, что будто после беседы с Нарышкиным царь был у вел. кн. Александра Михайловича и там говорил про разговор Нарышкина о Горемыкине и высказывал: «Да кем же его заменю?» Общее мнение о царе, что у него нет своего мнения: всякий, кто последний с ним говорил, тот и прав в его глазах.
6 апреля.
Сегодня председатель Московского цензурного комитета Назаревский говорил, что «Моск. ведомостям» одним, в виде исключения, позволено говорить про студенческие беспорядки. Что он, Назаревский, до издания циркуляра, запрещающего о них говорить, не давал московской печати ругать Суворина, что ежедневно в «Русских ведомостях», которые он лично цензурует, он вычеркивал статьи против Суворина. Сотрудники «Русских ведомостей» не раз поэтому обращались к нему с вопросом: «Почему о Суворине нельзя говорить? Разве он стал министром?» Вел. кн. Сергей Александрович очень доволен сдержанным тоном московской печати.
