Но все же осадок от этой экзекуции у того, кто прошел через нее, оставался, конечно, мутный и на всю жизнь, да и психика его была уже надломлена и он мог выкинуть любой фортель.
Поэтому бродяги, которые ожидали чего-то подобного для себя, старались избегать этого любыми способами. Слишком многое ставилось на карту.
Все это я, конечно, знал и всегда был готов к любому повороту событий в жизни, который мог быть связан с мусорскими происками.
Судьба почти постоянно готовила меня в процессе жизненного пути к подобным испытаниям, будто я родился на свет именно для этого: терпеть и переносить страдания и муки.
Постояв немного со мной у дверей этой обители дьявола, видно давая мне тем самым возможность получше прочувствовать, что меня в дальнейшем ожидает, Расим молча вышел, оставив меня наедине с этим стервятником. По всему было видно, что у них уже давно все было оговорено и запланировано.
Какое-то время этот питекантроп рассматривал меня молча, оценивающим взглядом профессионала. Я, набравшись наглости, сам подошел к нему поближе, как бы для того, чтобы получше разглядеть эту падаль. Мне не стоило этого делать, потому что не успел я еще перевести дыхание после этой дерзкой выходки, как молниеносным ударом в лоб он уложил меня на пол. Думаю, что такому удару мог бы позавидовать не один боксер. Я был в нокауте и не успел еще даже прийти в себя, как пинки ногами посыпались на меня.
Пока все действия этого мусора были давно знакомы мне, поэтому мне еще как-то удавалось избегать прямых ударов по почкам и печени. Но вот когда, видно, уже устав бить меня ногами, он связал мне руки сзади толстой бечевкой и подвесил, подняв как пушинку, на крюк, который торчал в стене рядом с ведром воды, я уже не смог избежать своей печальной участи.
Когда эта мразь вытащила из ведра с водой один из двух толстых резиновых шлангов и стала окучивать им меня, я, не выдержав боли, стал орать до тех пор, пока мой крик не превратился в шипение и свист.
Не знаю, сколько времени я провисел в таком положении — минуту или десять: в такой момент человеку трудно ориентироваться во времени, но хорошо помню, что, когда он снял меня с того крюка, так же как и подвесил легко как пушинку, я тут же потерял сознание от соприкосновения связанных сзади рук с полом.
Очнулся я весь мокрый, в луже воды, по-прежнему со связанными руками. Видно, пока я был без сознания, меня обливали водой, чтобы я быстрее пришел в себя.
Первое, что я увидел, открыв глаза, были два ботинка, скорее всего последнего размера. Трудно было их не узнать. Я чуть приподнял голову.
Невероятно, но факт — этот тип спокойно пил чай, и даже не преминул улыбнуться мне, когда увидел, что я пошевелил головой. Он сидел за столом с таким видом и вкушал горячий напиток с таким наслаждением, будто только что вышел из парилки.
Оттого что он сидел на стуле, его безобразный живот выпирал еще больше, фартуком закрывая его колени. Пот ручьями катился с его противной хари, милицейская рубашка была насквозь пропитана потом, а на животе, из расстегнутой рубашки, проступало что-то сродни болоту: вода и растительность.
Для меня ирреальность этой сцены заключалась в том, что после подобного рода экзекуций я привык видеть ее исполнителя возбужденным, с повышенным содержанием адреналина в крови, жаждущим человеческой боли садистом. Им мог быть кто угодно из ментов, либо блядь какая лагерная, либо сука того же замеса, которые были на тот момент рядом.
Жалости, конечно, от таких извергов ждать не приходилось, но иногда была и она, было порой и какое-то понимание вопроса, из-за которого и возникал конфликт между людьми с разными понятиями и жизненными критериями.
А здесь я впервые в жизни столкнулся с тем, что это подобие человека был на работе, так же как и любой из нормальных людей, например, стоял у станка или у операционного стола. Но профессия этого «работяги» была — палач!
Ноль эмоций, жалости, сострадания. «Что поделать, работа такая», — наверное, ответил бы он, если бы у него спросили, как он может быть таким бесчеловечным? Но он будет далеко не последним подобного рода субъектом, который встретится мне еще в самом ближайшем будущем.
— Ну что, уже очнулся? — спросил он, когда увидел, что я очнулся. — Хорошо, молодец, сейчас начальник позову, он с тобой говорить будет. Будешь хороший, больше боль делать не буду, будешь плохой, еще хуже, очень больно будет!
Я молча взирал на этого дегенерата и чуть было вновь не потерял сознание от злости и беспомощности. Полагаю, что, обладай он хоть геркулесовой силой, но если бы в этот момент у меня были развязаны руки, я бы, без сомнений, перегрыз ему глотку, именно перегрыз — и никак иначе.
Но все было еще впереди, подумал я. Мысль о таком способе мести мне уже доставила некоторое удовольствие.
Глава 5
Сердобольный следователь Доля
Я по-прежнему лежал со связанными руками на полу, в луже воды, молча ожидая того, что произойдет дальше. Допив свой чай, палач (будем называть вещи своими именами) встал и не спеша вышел из помещения, оставив меня без присмотра на полу, но уже в следующую минуту вернулся, и не один. С ним вместе зашел следователь Доля.
Увидев меня в таком виде, он нисколько не удивился, что говорило о его компетенции в следственной работе, попросил палача посадить меня на стул, что тот и сделал, подняв меня с пола, как будто я был поломанной игрушкой.
— Руки развязать? — спросил палач у следователя.
— Не стоит пока, — поймав яростный блеск в моих глазах, без колебаний ответил тот.
— Ну хорошо, вы говорите, а я пойду, один человек видеть надо, хороший будет взбучка делать, если он говорить не будет.
Промычав какой-то бред, эта мразь вышел из кабинета. Но приблизительно через час я понял, что речь его, к сожалению, бредом не была. Просто он не мог хорошо по-русски выражать свои дикие мысли.
— В чем меня обвиняют? — спросил я у следователя, как только дверь закрылась за палачом.
— Я не уполномочен отвечать на какие-либо ваши вопросы, Зугумов, да к тому же вопросы здесь буду задавать я, а не вы, — ответил он, не отрываясь от протокола допроса, который начал сразу заполнять, войдя в кабинет, и даже не поднимая головы.
Ну что ж, позиция мусора, да и его нутро, были мне уже относительно ясны, я понял их по его ответу. Напротив меня сидел следователь-служака, человек по натуре беспринципный и, как только что стало видно, несколько трусоватый, для которого формуляры и протоколы были намного ценнее и выше человеческой жизни. О чем с ним было говорить далее?
