«Сегодня праздник цветения вишни, — сказал гид. — Все люди будут праздновать, молиться и пойдут в чайные и сады».
Можно окружить англичанина цветущими вишнями со всех сторон, и уже через сутки он начнет жаловаться на запах. Как известно, японцы устраивают многочисленные празднества в честь цветов, и это, конечно, похвально, потому что цветы — наиболее снисходительные из богов.
Чайные домики наполнили меня радостью, которую я не сумел осмыслить до конца. Любая компания в Осаке получает прибыль от сооружения девятиэтажной пагоды из дерева и железа на окраине города. Вокруг разбивают изысканный сад, развешивают гирлянды кроваво-красных фонариков, потому что японец обязательно придет туда, где можно полюбоваться красивым пейзажем, посидеть на циновке, обсуждая качество чая, сладостей и сакэ. По правде говоря, Эйфелева башня, где мы обосновались, не блещет красотой, однако ландшафт искупает ее грехи. Хотя строительство башни еще не завершилось, нижние этажи были забиты столиками и ценителями чая. Мужчины и женщины действительно любовались пейзажем. Приходится изумляться, наблюдая жителя Востока за таким занятием. Кажется, будто он украл что-то у саиба.
Из Осаки (изрезанной каналами, грязной, но обворожительной Осаки) профессор, гид — мистер Ямагучи — и я отправились поездом в Киото. Это час езды от Осаки. По дороге заметил четырех буйволов, тащивших такое же количество плугов. Это бросалось в глаза и поражало расточительностью. Дело в том, что отдыхающий буйвол занимает своим телом половину японского поля… но, может быть, буйволов содержат выше, в горах, и сводят вниз только при необходимости. Профессор говорит, что животное, которое я называю буйволом, на самом деле вол. Самое неприятное в путешествии с приятелем, обожающим точность, — это его точность. В поезде мы спорили о японцах, об их настоящем и будущем, о тех способах, с помощью которых они нашли себе место среди больших наций.
— Страдает ли их самолюбие от того, что они носят нашу одежду? Не противится ли японец, когда впервые надевает брюки? Вернется ли к нему однажды благоразумие и не бросит ли он иноземные привычки? — вот те немногие вопросы, которые я обращал к окружающему пейзажу и профессору.
— Он был младенцем, — ответил последний, — большим ребенком. Думаю, что в основе перемен лежит его чувство юмора, но он не предполагал, что нация, которая хоть однажды надела брюки, никогда уже не снимет их. Сейчас вы видите «просвещенную» Японию. Ей исполнился двадцать один год, а в этом возрасте люди не отличаются мудростью. Почитайте «Японию» Рида — тогда узнаете, как наступили перемены. Были микадо и сёгун — сэр Фредерик Робертс, но тот попытался стать вице-королем и…
— Оставьте в покое сёгуна. Похоже, я уже познакомился с классом бабу и классом крестьян. Что хотелось бы увидеть, так это раджпутов — людей, которые носили те тысячи мечей из антикварных лавок. Ведь эти мечи изготовлены с той же целью, что и сабли раджпутов. Где те люди, которые носили их? Покажите мне самурая.
Профессор не ответил ни слова, а занялся тщательным осмотром голов на платформе.
— Я признаю, что высокий выпуклый лоб, близко посаженные глаза (испанский тип) — это раджпуты, а японец с лицом немца — ха-три — низшая каста.
Так мы судачили о природе и наклонностях людей, о которых ничего не знали, пока не порешили, что 1) болезненная вежливость японцев ведет начало от широко распространенной и приметной привычки носить мечи (правда, они забыли о ней лет двадцать назад), подобно тому как житель Раджпутаны — сама любезность, потому что его друг тоже вооружен, 2) вежливость эта исчезнет в следующем поколении или, по меньшей мере, значительно ослабнет, 3) окультуренный японец английского образца подвергнется коррупции и испортит нравы соседей, 4) позже Япония прекратит существование как отдельная нация, превратившись в придаток Америки по производству крючков для застегивания перчаток, 5) но поскольку такое положение дела сложится через две-три сотни лет, нам с профессором повезло: мы побывали в Японии своевременно, и 6) глупо теоретизировать о стране, не изучив ее основательно.
Итак, мы прибыли в город Киото при королевском солнечном освещении. Солнечный жар смягчался бризом, который сметал в сугробы лепестки вишни. Японские города, особенно в южных провинциях, очень похожи друг на друга — темно-серое море крыш, испещренное белыми пятнами стен несгораемых товарных складов, где купцы и богачи держат свои сокровища. Уровень домов нарушается загнутыми по краям крышами храмов, которые отдаленно напоминают широкополые шляпы с двойной тульей. Киото заполняет долину, почти окруженную поросшими лесом сопками, весьма схожими с горами Сивалик.
Когда-то город был столицей Японии и сегодня насчитывает двести пятьдесят тысяч жителей. Он распланирован на манер американского города: все улицы пересекаются под прямым углом. Кстати сказать, точно так же сходятся наши с профессором мнения — ведь мы изобретаем теорию японского народа и не приходим к согласию.
Киото; как я влюбился в первую «красавицу» города после беседы с купцами, торговавшими китайским чаем; глава объясняет далее, как в Великом храме я пятьдесят три раза нарушил десятую заповедь и преклонялся перед Кано и плотником; затем глава уводит в Арашиму
Мы общаемся с шестьюдесятью саибами-чурбанами в любопытнейшем из отелей посреди истинно японского сада на склоне холма, откуда виден весь Киото. Фантастически подстриженные чайные кусты, можжевельник, карликовая сосна, вишня перемежаются с водоемами — прибежищем золотых рыбок, каменными фонарями, странными горками из камней и бархатистыми травяными коврами. Все это располагается на склоне под углом в тридцать пять градусов. Позади отеля стоят красные и черные сосны. Сосняк покрывает склон холма, сбегая длинными языками к городу. Даже изысканными выражениями, взятыми из каталогов аукционистов, невозможно описать очарование этой местности или отдать должное чайной плантации с вишневым садом, что раскинулась на сто ярдов ниже отеля. Нас клятвенно заверили, что, кроме меня и профессора, в Киото никого нет. И конечно, мы встретили здесь всех до единого, кого привез наш пароход еще в Нагасаки. Вот отчего слух то и дело режут голоса, обсуждающие достопримечательности, которые необходимо «сделать». Англичанин-турист — страшный человек, стоит ему «ступить на тропу войны». Таковы же американцы, французы и немцы.
После обеда я наблюдал за игрой солнечных лучей на стволах деревьев, городских постройках, улицах, заполненных вишнями. Я мурлыкал себе под нос, оттого, что под этим голубым небом ощущал в себе полноту здоровья и силы, а также оттого, что имел пару глаз и мог видеть все это.
